Наоборот, это свидетельствует о твоей крайней скромности. Но попробовали бы вы объяснить это моей матери!
В один прекрасный день она появилась у меня в комнате, расстроенная и озабоченная. Ей нужно было кое-что сказать мне. «Давай», – с энтузиазмом отозвалась я. Дрожащей рукой она протянула мне черный кружевной лоскуток.
– Извини меня, – сказала она, повесив голову. – Просто не знаю, как это вышло, должно быть, стиральная машина… Трусики растянулись или, наоборот, сели…
Я осмотрела трусики, обнаружила, что это стринги, и сказала, что с ними все в порядке.
– Ничего с ними не случилось, – успокоила я маму.
– Но они испорчены! – не соглашалась она.
– Да нет же! – повторила я.
– Но их теперь нельзя носить, – сказала мама, глядя на меня, как на сумасшедшую.
– Они в отличной форме, – пошутила я.
– Посмотри! – она поднесла их к свету. – Это не может прикрыть даже задницу муравья! – она показала на переднюю часть трусиков. – А это, – она указала на тонкую веревочку-стринг, которой, собственно, трусики и были обязаны своим названием, – это, я вообще не понимаю, для чего служит. Что меня удивляет, – доверительно сообщила мне она, – так это то, что они вытянулись так равномерно, в такую изящную прямую ниточку.
– Да нет, ты не понимаешь, – терпеливо объяснила я. – Вот это – не там, где зад, а наоборот. А эта изящная веревочка – как раз там, где зад.
Она уставилась на меня, видимо, начиная понимать, в чем дело. Потом ее рот стал судорожно открываться и закрываться, а лицо приобрело густобагровый оттенок. Она даже отстранилась от меня, как будто я была заразная. И, наконец, истошно заорала:
– Ты, наглая шлюха! Может быть, в Нью-Йорке такое и носят, но ты сейчас не в Нью-Йорке, так что, будь любезна, пока ты в моем доме, прикрывай зад, как положено христианке!.
Я почувствовала, что мною овладевает прежний страх. Меня всегда трясло и тошнило от крика и ссор. Это ужасное чувство, как будто мир рушится. Я выскочила из комнаты, мечтая убить себя, маму, убежать за тридевять земель, куда-нибудь к морю, и, конечно, принять побольше наркотиков.
Но на этот раз, вместо того, чтобы ринуться в город на поиски Тьернана, я позвонила Ноле. И она приехала и повезла меня на очередное собрание. И там она и остальные успокоили меня. Они сказали мне, что совершенно естественно, что я так расстроена, убедили, что я переживу это, что это скоро пройдет. Естественно, сначала я им не поверила. Но сейчас я хотела лишь наркотиков.
– Разумеется, тебе этого хочется, – сказала Глотка, прокашлявшись и закурив новую сигарету. – Ты еще никогда не переживала ничего неприятного без их помощи.
– Все предельно просто, – успокоила меня Нола. – Тебе нужно всего лишь научиться по-новому на все реагировать.
Я не удержалась от улыбки. Она просто пугала меня своим позитивным подходом.
– Но это же так трудно, – сказала я.
– Вовсе нет, – пропела Нола. – Просто это ново для тебя. Тренируйся.
– Я уйду из дома, – заявила я.
– Э, нет, – они вскинули головы, протестуя. – Ссоры – это часть жизни, и надо привыкнуть и к ним тоже.
– У меня уже никогда не будет нормальных отношений с мамой, – хмуро отозвалась я.
Я была почти разочарована, когда меньше чем через день инцидент с трусиками был начисто забыт.
– Следующую стычку с ней ты перенесешь еще легче, – заверила меня Джини.
Очень скоро с каким-то мстительным удовлетворением я поняла, что она была права.
Время шло, как это с ним обычно бывает, но я не срывалась. Я теперь совсем по-другому себя чувствовала. Лучше, спокойнее. Единственным дурным знаком было то, что моя ненависть к Люку и Бриджит так и не проходила. Я не могла объяснить себе, почему. Ведь бог свидетель, все, что они обо мне говорили в Клойстерсе. было правдой. Но всякий раз, как мне случалось подумать об их приезде, мною овладевала ярость.
Во всем остальном моя жизнь стала значительно лучше. Мне больше не приходилось делать ничего, что вызывало бы во мне отвращение, например, воровать деньги или занимать их, не собираясь потом отдавать, или отлынивать от работы, потому что у меня не было сил туда идти, или ложится в постель с каким-нибудь козлом, к которому я бы и близко не подошла в здравом уме. Я больше не просыпалась со стыдом за свое поведение накануне вечером. У меня снова появилось чувство собственного достоинства.
Я не терзалась постоянными мыслями о том, когда же снова что-нибудь приму, или где мне достать то, что надо принять. Мне больше не приходилось беспрерывно лгать. Наркотики выстроили стену между мною и всеми остальными. Стену недоверия, лжи, бесчестья. Теперь, разговаривая с людьми, я, по крайней мере, могла смотреть им в глаза, потому что мне было нечего скрывать.
Меня больше не терзало странное, неопределенное, выворачивающее наизнанку беспокойство. И все потому, что я никому не доставляла неприятностей, никого не подводила, ни с кем не вела себя нечестно и гадко. Со мной больше не случалось ужасающих депрессий, терзавших меня раньше целыми ночами.
– Это естественно, – кивнула Нола. – Ты перестала вводить в свой организм мощные депрессанты. Конечно, ты чувствуешь себя лучше.
Если бы раньше кто-нибудь застал меня за теми занятиями, каким я предавалась сейчас, я бы, наверно, со стыда сгорела, а теперь они доставляли мне огромную радость. Навестить свою подругу в мясной лавке, приготовить обед на всю семью, прогуляться вдоль берега моря. Оказалось, самые простые вещи доставляют столько радости! Теперь, как и в первые дни пребывания в Клойстерсе, мне часто приходило на ум «Пришествие» Патрика Каваны: «Мы слишком многое испробовали, и в такую широкую щель уже не проникнет чудо».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165