Она молча поставила поднос на столик у кровати и вышла, словно шомпол проглотив.
Его охватило ощущение вины. Ну зачем он ее то и дело расстраивает? Она же хочет ему только добра. Вот принесла омлет из белков, тост, мармелад, «Нью-Йорк таймс» и даже вазочку с одной-единственной розой, к которой прицеплена открыточка: «Счастливого семидесятилетия!»
Да он от одной этой открыточки всякий аппетит потерял бы, только терять было нечего.
Он сел в постели, развернул газету, и как-то автоматически прежде всего пробежал страницу, на которой печатались объявления в черной рамочке. Сегодня что-то совсем скверно. Вот вчера другое дело: один, про которого сообщалось в рамочке, дотянул до восьмидесяти трех, другой аж до восьмидесяти девяти, ну а вот и совсем молодец – девяносто пять оттрубил, ни дать ни взять. А сегодня о ком ни прочти, всем и семидесяти не было.
Пока не услышал, что Мэрион завела машину и уехала, Бен и не подумал одеваться. Надо бы извиниться перед нею, но только он боится, что она заведет разговоры, и тогда уж его настроение окончательно съедет вниз. И так они последнее время только препираются. И не ее это вина, а его. Сказать по правде, дерьмо он, больше ничего.
Бен натянул свитер, вышел в сад, решив поковыряться в земле. Боли у него теперь уже почти прошли, и он подумал, что пора бы взяться за сад как следует. Уже вовсю пахнет весной, значит, самое время саженцы готовить и удобрять клумбы.
Раньше он это ужасно любил, но теперь все делал просто по привычке, без всякой радости. Возни-то сколько, да и приходишь вымазанный с ног до ушей. Что он тут находил приятного – ума не приложить. Но ведь никто еще не сомневался, что у Бена слово железное: раз сказал – сделает, вот и все.
Он разрыхлил землю там, где была изгородь, – посадит тут петунии и побольше незабудок. Мэрион вчера привезла из теплицы четыре ящика с рассадой, и он их отнес в гараж, там и садовая лопатка отыскалась. Доносившийся с улицы шум машин Бен почти не замечал и не обращал внимания на любителей бега трусцой, на нянек, выгуливающих детей в колясках.
Он уже направился за петуниями, когда, окинув взглядом вскопанную грядочку, решил, что надо бы ее подровнять. И тут на улице появилась пара, обращавшая на себя внимание. Старик с палкой, как у слепых, тяжело передвигался по тротуару, поддерживаемый сиделкой, которая помогала ему переставлять ноги.
«Вот, полюбуйся. Сам будешь точно таким же года через два».
Он бросил на землю свою лопатку и вернулся в дом. Включил телевизор, пусть немножко поработает, ведь надо как-то избавиться от слишком мрачных мыслей. Ну и передачи, оказывается, пускают днем. Вот мамаша с дочкой расписывают, как вместе залавливали клиентов на панели. Он переключил канал: группа каких-то невероятных толстяков, именующих себя рок-группа «Холестерин», воспевает прелести обжорства, неминуемо кончающегося ранней смертью. Бен лихорадочно нажимал кнопки. Вот, кажется, поймал – очень на вид приличный и приятный мужчина, – о чем это он рассказывает? Ах, о том, что изменял жене не меньше ста раз; а жена тут же, вон та насупленная тетка, вроде тюремной надзирательницы, уставилась на него, как будто сейчас в порошок сотрет. Глазами своим не поверишь! Хотя с этакой-то матроной поживи, так на любую полезешь, лишь бы согласилась. Он опять нажал кнопку. Молодые супруги оповещают мир, что прожили вместе меньше года и уже совершенно потеряли друг к другу интерес в постели, горе-то какое.
Что это за люди такие? Как им не совестно перед всеми выворачивать свое грязное белье? И кто всю эту гадость смотрит, вот что он хотел бы знать. Ну, допустим, и он тоже, так что не очень. Есть в этом некая извращенная притягательность: так и от падали не можешь взгляд оторвать, когда она попадется тебе на шоссе.
Он услышал, что почтальон кидает письма в щель, проделанную посередине двери, и это оторвало Бена от его размышлений. Почтальон этот всегда поздно приходит, значит, уже четыре, если не больше. Надо через часик-полтора и Мэрион ожидать.
Бен выключил телевизор, поднял с пола десяток конвертов и журналов. Сколько же она получает никому не нужной дребедени. Хотя вот несколько писем с его именем на конверте, поздравления, надо думать, а это… это… почерк он узнал сразу, не мог спутать. Сердце его учащенно забилось.
Он положил письмо в карман. Словно ребенок, трепещущий в ожидании сюрприза, Бен поднялся к себе (на прошлой неделе он перебрался в ту комнату наверху, где всегда спал), вытянулся на постели и извлек на свет ее послание.
Этот почерк с завитушками он навсегда запомнил по тем записочкам, которые она ему оставляла. Бен повертел письмо. Сзади на конверте нарисован заяц, не очень похоже нарисован. Он улыбнулся, но, когда вскрывал конверт, руки его дрожали. Нет, не поздравительная открытка, а письмо… длинное письмо, несколько плотно исписанных страниц.
Но еще и не приступив к чтению, он заслышал голос Мэрион, кричавшей снизу: «Папа! Папа! Ты что, спишь?»
«Чтоб ее!»
– Да, я тут, Мэрион.
– Спустись, пожалуйста. Хочу тебе кое-что показать.
– Ну что ты, – забубнил он, – что там еще показывать? – Но открыл дверь и спустился в холл.
– С днем рождения, родной, с днем рождения, родной, – громким пением встретил его внизу небольшой хор.
Да, вот уж не предполагал. Мэрион стояла в центре с большим тортом, из которого торчала большая свеча. А сбоку от нее – Милт, Сара, еще какая-то женщина, он ее, кажется, где-то видел.
Бен попытался изобразить на лице восторг, поспешно засовывая в карман злополучный конверт.
– Привет, молодой человек, на вид тебе больше ста ну никак не дашь, – подмигивал ему Милт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97