Отцветший куст утёсника навис над пляжем, его удерживало лишь плетение тонких корней. «Когда я был моложе, – подумал Флип, – он ещё не свешивался вниз. Море отгрызло хороший кусок – более метра, – пока я рос… А Вэнк утверждает, что куст сам подвинулся к обрыву…»
Невдалеке от обречённого утёсника была округлая впадина, поросшая песчаным чертополохом, который из-за сходства с синеголовником здесь прозвали «глазками Вэнк». Именно в этих местах Флип однажды нарвал охапку цветущих колючек и метнул их потом через ограду «Кер-Анны». Теперь сохранившиеся по краям впадины засохшие цветки казались прихваченными пламенем… Флип на минуту приостановился. Но он был ещё не в том возрасте, когда с улыбкой припоминают, каким мистическим смыслом любовь наделяет мёртвый цветок, раненую птицу, лопнувшее обручальное кольцо, а потому надменно стряхнул с себя горестную ношу, расправил плечи, привычным горделивым жестом смахнул волосы со лба и обратился к себе со словами укора, которые пришлись бы по вкусу авторам приключенческих романов для детей в возрасте первого причастия:
«Что ж! Прочь слабость! Теперь я без всяких сомнений вправе сказать, что стал наконец мужчиной! Моё будущее…»
От подобного хода мысли он сам покраснел. Его будущее? Месяц назад он ещё размышлял о нём. Тогда он представлял себе уйму мелких, по-ребячески точных подробностей на совершенно расплывчатом фоне: будущее означало коридор перед экзаменационным залом, зубрёжку в ожидании экзаменов на бакалавра, множество разных занятий, с которыми смиряешься без особого раздражения, ибо «ведь это необходимо, не так ли?» Будущим была и Вэнк: время, наполненное ею, проклятое или благословенное её именем.
«Как я спешил в начале каникул, – вспомнил Флип. – А теперь…» Он грустно улыбнулся, и глаза его подёрнулись влагой. Его верхняя губа становилась день ото дня темнее, и пробивающийся на ней первый пушок так же напоминал усы, как лесная травка – жёсткую полевую солому. От этой робкой растительности рот казался больше, губы – набухшими, словно у опечаленного ребёнка. Именно к его рту обычно был обращён мстительно непроницаемый взгляд Камиллы Дальре.
«Моё будущее, так что же с ним будет?.. А всё просто… Если я не попаду на факультет правоведения, меня ждёт папин магазин: аппараты для охлаждения вина – их покупают для гостиниц и богатых особняков, – фары и запчасти для автомобилей. Экзамен на степень бакалавра и сразу же – магазин, клиенты, деловая переписка… Отцу не хватает заработков, чтобы обзавестись собственным авто… Ох, а ведь ещё меня ждёт военная служба… О чём это я думаю?.. Положим, после экзаменов…»
Но тут на него навалилась такая скука, что разом покончила с рассуждениями об ожидающей его карьере, в коей не предвиделось никаких сюрпризов. «Если ты будешь проходить службу где-нибудь под Парижем, то я…» Тоненький влюблённый голосок Вэнк нашёптывал ему на ушко два десятка прожектов. Они обсуждали их ещё нынешним летом. Сейчас эти планы представлялись ему такими же блёклыми, как бумажные фонарики без цветной фольги. Все их надежды хранили вкус и цвет только до ближайшего вечера, на большее не хватало духу: вот будет обед, затем можно поиграть в шахматы с Вэнк и Лизеттой, а точнее – с Лизеттой: её решительная восьмилетняя натура, цепкий глаз, ранние способности к вычислениям и комбинациям освобождали Флипа от бремени чувств. А затем – час, когда ему предстоит отправиться навстречу наслаждениям. «Притом, – поправил он себя, – совсем неизвестно, пойду ли я. Скорее нет. Ведь я не схожу с ума, не считаю минуты, не гляжу безотрывно в сторону «Кер-Анны», как подсолнечник на солнце. Я же ещё не утратил права оставаться самим собой, продолжать с удовольствием жить, как жил всегда, любить то, что любил до того…»
Он не остерёгся, прибегнув к этому слову, и теперь оно вклинилось в его существование, непоправимо разделив его на две части. Он пока не знал, сколько ещё времени в грядущем всякое событие будет упираться, как в пограничный столб, в эту магическую и банальную веху: «Ах да, это случилось до того… Насколько я помню, это произошло после того…»
Со смесью зависти и презрения он вспомнил о своих товарищах по коллежу, дрожавших от нетерпения на нечистых ступенях неких заведений, откуда потом они выскальзывали, посвистывая, с фальшиво-победоносным видом, ещё бледные от не преодолённого омерзения. Чем больше они старались не думать об этом, тем чаще возвращались туда, естественно не порывая с зубрёжкой, играми, тайком раскуриваемыми сигарами, болтовнёй о политике и спорте. «А вот я… Значит, это Её вина, если меня ни к чему не тянет, даже к Ней самой?..»
Заряд принесённого с водной глади тумана обволок побережье. Это была лишь редкая дымка, которую ветер растрепал ещё над морем; она уже не могла скрыть от глаз ближайший скалистый островок. Поток воздуха подхватил её, вымесил в плотный вязкий ком и швырнул в бухту. В один миг Флип, утонув в тумане, потерял из виду море, пляж и дом, закашлялся во влажном мареве. Привыкший к чудесам морского климата, он подождал, пока другой порыв ветра не размечет белое облако, но тут в каком-то мгновенном ослеплении ему почудилось среди белёсых разводов спокойное лицо с отброшенными ветром волосами, похожее на полную луну, он увидел праздно опущенные руки, не позволявшие себе лишних жестов. «Она недвижима… Так пусть же вернёт мне – да, мне – течение времени, жажду жить, нетерпение, любопытство… Ведь это несправедливо… несправедливо… Я ей не прощу…»
Он испытывал себя в новой роли неблагодарного бунтаря. Но шестнадцатилетнему мальчику не дано знать, что тёмный для непосвящённых мировой закон посылает страждущим влюблённым, слишком торопящимся жить и нетерпеливо готовым умереть, неких прекрасных миссионерш, наставниц в плотских утехах, способных остановить время, усыпить и утолить жажду ума и побудить тело уйти в тень, подальше от пристальных взглядов, чтобы спокойно дозревать в тишине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34