ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
встречи все нескладные, да и слишком много времени проводим вместе… Нет, решено! В понедельник иду в магазин и…»
Он явственно ощутил едкий химический запах новых штук шёлковой ткани, и тут же, точно во сне, ему явилась непроницаемая улыбка господина Вейе и, точно во сне, прозвучали слова, которые ещё и теперь, в двадцать четыре года, повергали его в трепет: «Нет, нет, мой юный друг! Окупится ли в течение года новая счётная машинка, стоящая семнадцать тысяч франков? В этом вся закавыка. Позвольте самому старому соратнику вашего бедного батюшки…» Вновь увидев в зеркале укоризненное лицо и настороженный взгляд прекрасных чёрных глаз, Ален обнял Камиллу.
– Ну так что, Ален?
– Оставьте его, милочка моя! Эти бедные дети…
Камилла вспыхнула, высвободилась из рук Алена и подставила ему щёку с такой мальчишеской, такой приятельской непринуждённостью, что он поборол желание припасть к её плечу: «Лечь в постель и спать… Боже мой! Лечь и уснуть…»
В саду послышался голос кошки.
– Мр-р-ум… Р-р-р-ум…
– Слышишь кошку? Верно, охотится, – умиротворённо молвила Камилла. – Саха! Са-ха!
Кошка умолкла.
– Охотится? – удивился Ален. – Как это – охотится? Начать с того, что теперь май. А во-вторых, она говорит «мр-р-р-ум»!
– Ну так что?
– А то, что, если бы она охотилась, она ни за что ни сказала бы «мр-р-р-ум». К твоему сведению, так она подзывает котят. Это почти крик.
– О Господи! – вскричала Камилла, вздевая руки. – Уж если Ален взялся толковать кошачий язык, то это надолго!
Она сбежала с крыльца в сад, и в саду вспыхнули два больших лиловых шара в старинном духе, зажжённые дрожащей рукой старого Эмиля.
Ален и Камилла ушли вперёд. У ограды он поцеловал её под ухом, ощутив сквозь облако старинных её духов приятный запах хлеба и тёмных волос, и сжал под накидкой голые девичьи локти. Она села за руль, родители устроились сзади. Ален ощутил себя бодрым и весёлым.
– Саха! Саха!
Кошка вынырнула из темноты почти у самых его ног, побежала, когда побежал он, длинными скачками обогнала его. Ален чувствовал её, хотя и не видел. Первой влетев в холл, она тотчас вернулась ждать его на крыльцо. Выпятив грудку, прижав уши, она смотрела, как подбегает Ален, дерзко устремив на него жёлтые, глубоко сидящие глаза свои, недоверчивые, гордые, самоуверенные.
– Саха! Саха!
Когда её имя произносили вполголоса и на особый лад, с резким придыханием на «ха», кошка приходила в сильное возбуждение. Она ударила хвостом, вскочила на покерный столик и, выпустив когти, раскидала лапками игральные карты.
– Ох уж эта кошка! – послышался материнский голос. – Нет в ней никакого понятия о гостеприимстве. Погляди, как она радуется отъезду наших друзей!
Ален рассмеялся мальчишеским смехом, каким смеялся лишь в домашнем кругу или в обществе очень близких людей, – ни за оградой, ни за вязовой аллеей он никогда не звучал, – и судорожно зевнул.
– Боже, какой у тебя утомлённый вид! Возможно ли выглядеть таким усталым, когда счастлив? Остался ещё оранжад?.. Нет! Ну, можно идти спать. Оставь. Эмиль погасит.
– «Мама говорит со мною так, точно я едва встал на ноги после болезни или у меня снова начинается паратиф…»
– Саха! Вот чертёнок! Ален, ты не мог бы добиться от кошки, чтобы она…
По обитой потёртым узорчатым штофом стене кошка успела уже известным ей путём вскарабкаться почти под самый потолок. Какое-то время, распластавшись по стене на растопыренных лапках, она притворялась серой ящерицей, потом сделала вид, будто у неё закружилась голова, и жеманно мяукнула призывным голоском.
Ален послушно стал у стены, подставив плечи, и Саха скользнула вниз подобно дождевой капле, сбегающей по окну. Когда она перебралась на плечо Алена, они вдвоём отправились в их спальню.
Длинная висячая кисть ракитника, чернеющая напротив растворённого окна, стала длинной гроздью светло-жёлтых цветов, когда Ален зажег верхний свет и лампу на ночном столике. Свесив плечо, он перевалил кошку на постель и принялся бессмысленно ходить из спальни в ванную и обратно в спальню, как делают люди, уставшие настолько, что не могут заставить себя лечь в постель.
Высунувшись в окно, он отыскал недобрым взглядом белую груду, обозначающую место неоконченных «работ», потом начал выдвигать и задвигать ящики, открывать и закрывать коробки, где тайно хранились истинные его сокровища: золотой доллар, перстень с печаткой, агатовый брелок, прикреплённый к цепочке от отцовых часов, несколько красно-чёрных зерен заморской канны, перламутровые чётки первого причастия, сломанный тонкий браслет юной, одержимой бурными страстями любовницы, чьё пребывание здесь было столь же кратким, сколь и шумным… Прочие же мирские его блага заключались единственно в сброшюрованных и переплетённых книгах, письмах и фотографиях…
Он задумчиво перебирал обломки минувшего, блестящие пустячки, подобные ярким камушкам, какие натаскивают в своё гнездо вороватые сороки. «Надо бы выкинуть всё это… или оставить? Это теперь безразлично мне… Безразлично ли?» Единственное дитя своих родителей, Ален дорожил всем, чем владел безраздельно, на что никто никогда не притязал.
Взглянув на своё отражение в зеркале, он почувствовал досаду на самого себя. «Да ложись же спать! Совсем расклеился, смотреть тошно, – промолвил он, обращаясь к молодому красивому блондину. – Меня считают красивым только потому, что я блондин. Будь у меня чёрные волосы, я выглядел бы просто уродом». В который уже раз он неодобрительно посмотрел на свой несколько вытянутый нос и слишком длинные щёки, но и в который раз раздвинул губы в улыбке, чтобы похвастать зубами, любовно провёл ладонью по необыкновенно густым, волнистым от природы светлым волосам и с удовольствием отметил цвет своих зеленовато-серых глаз, осенённых тёмными ресницами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Он явственно ощутил едкий химический запах новых штук шёлковой ткани, и тут же, точно во сне, ему явилась непроницаемая улыбка господина Вейе и, точно во сне, прозвучали слова, которые ещё и теперь, в двадцать четыре года, повергали его в трепет: «Нет, нет, мой юный друг! Окупится ли в течение года новая счётная машинка, стоящая семнадцать тысяч франков? В этом вся закавыка. Позвольте самому старому соратнику вашего бедного батюшки…» Вновь увидев в зеркале укоризненное лицо и настороженный взгляд прекрасных чёрных глаз, Ален обнял Камиллу.
– Ну так что, Ален?
– Оставьте его, милочка моя! Эти бедные дети…
Камилла вспыхнула, высвободилась из рук Алена и подставила ему щёку с такой мальчишеской, такой приятельской непринуждённостью, что он поборол желание припасть к её плечу: «Лечь в постель и спать… Боже мой! Лечь и уснуть…»
В саду послышался голос кошки.
– Мр-р-ум… Р-р-р-ум…
– Слышишь кошку? Верно, охотится, – умиротворённо молвила Камилла. – Саха! Са-ха!
Кошка умолкла.
– Охотится? – удивился Ален. – Как это – охотится? Начать с того, что теперь май. А во-вторых, она говорит «мр-р-р-ум»!
– Ну так что?
– А то, что, если бы она охотилась, она ни за что ни сказала бы «мр-р-р-ум». К твоему сведению, так она подзывает котят. Это почти крик.
– О Господи! – вскричала Камилла, вздевая руки. – Уж если Ален взялся толковать кошачий язык, то это надолго!
Она сбежала с крыльца в сад, и в саду вспыхнули два больших лиловых шара в старинном духе, зажжённые дрожащей рукой старого Эмиля.
Ален и Камилла ушли вперёд. У ограды он поцеловал её под ухом, ощутив сквозь облако старинных её духов приятный запах хлеба и тёмных волос, и сжал под накидкой голые девичьи локти. Она села за руль, родители устроились сзади. Ален ощутил себя бодрым и весёлым.
– Саха! Саха!
Кошка вынырнула из темноты почти у самых его ног, побежала, когда побежал он, длинными скачками обогнала его. Ален чувствовал её, хотя и не видел. Первой влетев в холл, она тотчас вернулась ждать его на крыльцо. Выпятив грудку, прижав уши, она смотрела, как подбегает Ален, дерзко устремив на него жёлтые, глубоко сидящие глаза свои, недоверчивые, гордые, самоуверенные.
– Саха! Саха!
Когда её имя произносили вполголоса и на особый лад, с резким придыханием на «ха», кошка приходила в сильное возбуждение. Она ударила хвостом, вскочила на покерный столик и, выпустив когти, раскидала лапками игральные карты.
– Ох уж эта кошка! – послышался материнский голос. – Нет в ней никакого понятия о гостеприимстве. Погляди, как она радуется отъезду наших друзей!
Ален рассмеялся мальчишеским смехом, каким смеялся лишь в домашнем кругу или в обществе очень близких людей, – ни за оградой, ни за вязовой аллеей он никогда не звучал, – и судорожно зевнул.
– Боже, какой у тебя утомлённый вид! Возможно ли выглядеть таким усталым, когда счастлив? Остался ещё оранжад?.. Нет! Ну, можно идти спать. Оставь. Эмиль погасит.
– «Мама говорит со мною так, точно я едва встал на ноги после болезни или у меня снова начинается паратиф…»
– Саха! Вот чертёнок! Ален, ты не мог бы добиться от кошки, чтобы она…
По обитой потёртым узорчатым штофом стене кошка успела уже известным ей путём вскарабкаться почти под самый потолок. Какое-то время, распластавшись по стене на растопыренных лапках, она притворялась серой ящерицей, потом сделала вид, будто у неё закружилась голова, и жеманно мяукнула призывным голоском.
Ален послушно стал у стены, подставив плечи, и Саха скользнула вниз подобно дождевой капле, сбегающей по окну. Когда она перебралась на плечо Алена, они вдвоём отправились в их спальню.
Длинная висячая кисть ракитника, чернеющая напротив растворённого окна, стала длинной гроздью светло-жёлтых цветов, когда Ален зажег верхний свет и лампу на ночном столике. Свесив плечо, он перевалил кошку на постель и принялся бессмысленно ходить из спальни в ванную и обратно в спальню, как делают люди, уставшие настолько, что не могут заставить себя лечь в постель.
Высунувшись в окно, он отыскал недобрым взглядом белую груду, обозначающую место неоконченных «работ», потом начал выдвигать и задвигать ящики, открывать и закрывать коробки, где тайно хранились истинные его сокровища: золотой доллар, перстень с печаткой, агатовый брелок, прикреплённый к цепочке от отцовых часов, несколько красно-чёрных зерен заморской канны, перламутровые чётки первого причастия, сломанный тонкий браслет юной, одержимой бурными страстями любовницы, чьё пребывание здесь было столь же кратким, сколь и шумным… Прочие же мирские его блага заключались единственно в сброшюрованных и переплетённых книгах, письмах и фотографиях…
Он задумчиво перебирал обломки минувшего, блестящие пустячки, подобные ярким камушкам, какие натаскивают в своё гнездо вороватые сороки. «Надо бы выкинуть всё это… или оставить? Это теперь безразлично мне… Безразлично ли?» Единственное дитя своих родителей, Ален дорожил всем, чем владел безраздельно, на что никто никогда не притязал.
Взглянув на своё отражение в зеркале, он почувствовал досаду на самого себя. «Да ложись же спать! Совсем расклеился, смотреть тошно, – промолвил он, обращаясь к молодому красивому блондину. – Меня считают красивым только потому, что я блондин. Будь у меня чёрные волосы, я выглядел бы просто уродом». В который уже раз он неодобрительно посмотрел на свой несколько вытянутый нос и слишком длинные щёки, но и в который раз раздвинул губы в улыбке, чтобы похвастать зубами, любовно провёл ладонью по необыкновенно густым, волнистым от природы светлым волосам и с удовольствием отметил цвет своих зеленовато-серых глаз, осенённых тёмными ресницами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30