– Скажи, эти буквы… Брильянтовый вензель… Это ведь не твой?
Указывая пальцем на ридикюль, он слегка подался назад, как если бы сумка могла вдруг ожить.
– От твоих глаз ничто не может укрыться, – восхитилась Подружка. – Конечно, не мой. Представь себе, это её подарок. Она сказала: «На что мне теперь все эти зеркальца и пудреницы, когда у меня рожа старого жандарма!» Это же нелепо, согласись…
Чтобы заставить её замолчать, Ангел придвинул к ней сдачу со ста франков:
– Возьми себе на такси.
Они вышли через чёрный ход, и потускневшие фонари оповестили Ангела о том, что ночь на исходе.
– Ты не на машине?
– Нет. Я хожу пешком, мне полезно.
– Твоя жена за городом?
– Нет. Она не может оставить госпиталь. Подружка покачала своей амёбоподобной шляпой.
– Я знаю. У неё благородное сердце. Её представили к ордену Почётного легиона, мне баронесса сказала.
– Что-что?
– Останови-ка мне, малыш, вот это, закрытое… Шарлотта в лепёшку расшиблась, у неё есть ход к людям из окружения Клемансо. Это отчасти искупает историю с Ритой… но только отчасти. Душа у неё черна, как ужасы преисподней!
Ангел усадил Подружку в такси, где она слилась с темнотой и перестала существовать. Стоило ей умолкнуть, как он засомневался, видел ли её вообще, и огляделся вокруг, вдыхая пыльный воздух ночи, предвещавшей знойный день. Ему вдруг показалось, как это бывает во сне, что сейчас он проснётся у себя дома, среди политых садов, птичьего пения и запаха испанской жимолости, чувствуя рядом едва намеченный изгиб бедра своей молодой жены… Неожиданно из машины раздался голос Подружки:
– Улица Вилье, двести четырнадцать! Запомни мой адрес, Ангел! Да, и имей в виду, я часто обедаю в «Жирафе», на улице Ваграм, если вдруг будешь меня разыскивать… Слышишь, чтоб ты знал, где меня найти…
«Что у неё в голове? – думал Ангел, ускоряя шаг. – Разыскивать её! Большое спасибо. В следующий раз я перейду на другую сторону, если её увижу».
Свежий и отдохнувший, он с лёгкостью шагал по набережным и только на площади Альма взял такси, чтобы доехать до дома. Незримое пламя уже окрашивало бронзовыми отсветами восток, напоминая скорее закат, нежели летний рассвет. Облаков не было, над Парижем нависло какое-то кристаллическое марево, тяжёлое и неподвижное, которое с минуты на минуту должно было озариться пожаром, тёмным огнём раскалённой меди.
Ибо большие города и их предместья лишены в жару розовеющей влаги, сиреневой бледности цветов и голубизны росы, радующих взор везде, где дышат деревья и травы.
Ангел повернул в замочной скважине маленький ключ. Особняк спал. В вестибюле ещё витали слабые запахи вчерашнего ужина, и ветки жасмина, стоявшие в белых вазах, таких высоких, что в них мог бы спрятаться человек, наполняли воздух удушливой отравой. Незнакомая серая кошка прошмыгнула мимо Ангела в сад и с безопасного расстояния холодно посмотрела на чужака.
– Поди-ка сюда, киска, – тихо позвал Ангел.
Кошка, не убегая, смерила его презрительным взглядом, и Ангел вспомнил, что животные, будь то лошади, собаки или кошки, всегда сторонились его; В ушах у него зазвучал, отчётливо, как пятнадцать лет назад, хриплый голос пророчествующей Альдонсы: «Кого животные не любят, на тех лежит проклятие». Кошка, окончательно проснувшись, принялась катать лапкой зелёный каштан. Ангел улыбнулся и поднялся наверх.
Спальня, синеватая и тёмная, напоминала театральную декорацию в ночной сцене, рассвет ещё не проник дальше балкона, увитого чинными розами и алой геранью в путах прочных волокон рафии. Эдме спала. Она лежала на боку, едва прикрытая одеялом, склонив к плечу голову и прижав рукой жемчужное ожерелье. В полутьме казалось, будто она не спит, а просто лежит задумавшись. Кудрявые волосы сбились ей на щёку, Ангел не слышал её дыхания.
«Отдыхает, – подумал Ангел. – Ей снится доктор Арно, а может быть, крест Почётного легиона или акции "Ройял Датч". Красивая. Какая красивая! Ничего, ещё два-три часа, и ты опять увидишь своего доктора. Потерпи. Вы встретитесь на площади Италии, в симпатичном заведении, где воняет карболкой. Ты будешь говорить ему: да, доктор, нет, доктор, – как маленькая девочка. У вас у обоих будет очень серьёзный вид, вы будете перебрасываться магическими цифрами «тридцать семь и четыре», «тридцать восемь и девять», и он будет держать в своей проспиртованной ручище твою маленькую феноловую ручку. Тебе повезло, моя маленькая, в твоей жизни есть роман. И я не стану разрушать его, нет… Мне тоже хотелось бы…»
Эдме внезапно проснулась и так резко подняла голову, что Ангел почувствовал себя задетым, как человек, которого грубо перебили.
– Это ты? Ты?..
– Если ты ждала кого-то другого, то прими мои извинения, – сказал Ангел, усмехаясь.
– Очень остроумно…
Она села, откинула назад волосы.
– Который час? Ты уже встал? А, ты ещё не ложился… Ты только что пришёл… О Фред! Что ты опять выкинул?
– Спасибо за «опять»… Если бы ты только знала, что я выкинул…
Эдме была уже не та, что прежде, когда она молила его, затыкая уши: «Нет! Нет! Не говори ничего! Не рассказывай!» Но Ангел ушёл дальше, чем она, от невинной и жестокой поры бурных слёз и терзаний, бросавших на рассвете в его объятия молодую жену, с которой они в конце концов вместе засыпали, как примирившиеся борцы после поединка. Больше никаких сумасбродств… Никаких измен… Его жизнь так целомудренна, что стыдно признаться…
Он отшвырнул в угол пыльные носки, сел на тонкие льняные простыни с кружевами и склонил к жене бледное лицо, надёжно хранившее все его тайны, кроме нежелания быть искренним.
– Принюхайся, – сказал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36