«Дерево в пустыне», – думала она, глядя на Коко. А сама тем временем с выражением высочайшей насмешки выслушивала истину, избравшую своим рупором красивый рот Коко Ватара.
– Понимаешь, Жюли…
Он задел ногой двадцатиугольный столик и чуть не опрокинул горшок с лобилией.
– …у меня ведь тоже есть достоинство, Жюли… За эти слова она дёрнула его за галстук, встрепала волосы, затормошила, как острозубая сука, затевающая игру, чтобы иметь возможность укусить. Он принуждённо смеялся, защищаясь:
– Жюли, мой новый пиджак!.. Терпеть не могу, когда трогают мой галстук!..
Она небрежно поцеловала его, и от прикосновения её накрашенных губ, твёрдых и холодных, он умолк в благоговейном ожидании. Но Жюли увела его, ничем больше не вознаградив.
За обедом они старательно подыгрывали друг другу. Перед несколькими озабоченными служащими, несколькими молодыми женщинами, обручёнными с кинематографом, и одним парламентарием, которого она приветствовала с излишней фамильярностью, Жюли играла женщину, пустившуюся во все тяжкие, и громко «тыкала» Коко. Коко Ватар играл молоденького возлюбленного, погружал честный взгляд своих серых глаз в глаза Жюли и натыкался на близкое дно, на искристый голубой песок, ледяной и неприступный.
– Кто этот тип в углу, Жюли, с которым ты поздоровалась?
– Депутат, Пюиламар.
– Ты его хорошо знаешь?
– Достаточно, чтобы не стремиться узнать ближе.
– Значит тебя не смущает что он видит нас вместе?
– Мой мальчик, заруби себе на носу, что мне это совершенно безразлично. И это относится не только к Пюиламару, но и ко всем прочим.
– Ты такая милая…
Но, казалось, он не совсем уверен, что, успокаивая его таким образом, она хочет быть милой. Около маленького гниловатого озерца круглые, увесистые скворцы, свищущие, как зимний ветер, обсели уже золотящиеся деревья.
– Что ты сегодня делаешь, Жюли?
– Смотря по обстоятельствам. Какой сегодня день?
– Ты никогда не помнишь дней недели, Жюли?
– Как же, помню, когда пятнадцатое приходится на субботу или воскресенье.
– Почему?
– Потому, что тогда я не могу получить свою… свою ренту до понедельника.
– Жюли, – робко сказал Коко Ватар, – сегодня восьмое, тебе, может быть, нужны деньги?
Жюли удивлённо повернулась к нему. «Обычно так смиренно предлагают женщины…» Она отрицательно помотала головой, предпочтя обойтись без слов. «Я что-нибудь не то скажу, – подумала она. – Или не удержусь и скажу, что да, нужны, что мне надо платить госпоже Сабрие, что у меня всего двести франков, что… О! да, мне нужны деньги…» Облокотясь на столик, она легонько похлопывала розой, вручённой метрдотелем, по руке Коко Ватара. Она ощутила какое-то дружеское чувство к этой руке, большой палец которой был искалечен укусом шестерни и с которой маникюр не всегда мог свести ярко-зелёную кайму под ногтем – въевшийся след от опытов с красками.
– Как-то раз, – сказала она, – я хотела сама перекрасить блузку… Ах, мой мальчик, я потом целый месяц на людях не снимала перчаток, только дома…
– Вот к чему приводят любительские попытки, – сказал Коко. – Жюли, ну будь милой, скажи: тебе не надо денег?
Она снова покачала головой. «Если я поддержу этот разговор, то дам себе волю, скажу, что ужасно хочу всего, чего мне недостаёт, что хотела бы чулки, перчатки, меховое манто, два новых костюма, духи литрами, мыло дюжинами… Давно я такой не была. Что это со мной? Если сейчас не сдержусь, если этот простачок поднесёт мне свою дань и я почувствую себя ему обязанной, жизнь снова станет адом…»
Она встряхнулась, улыбнулась, попудрилась.
– Ты душка. Пришли мне флакончик «Фэйриленд». И отвези меня домой, мне надо переодеться: я встречаюсь с Люси. Мы собираемся повеселиться на раздаче призов конкурса красоты в банкетном зале «Журналы.
– А я? – взмолился Коко.
Жюли снова стала далёкой, взглянув на Коко сквозь начернённые ресницы:
– Если это тебя забавляет… Если ты свободен…
– Как ветер. Правда, только до половины восьмого. У нас праздничный ужин, годовщина свадьбы родителей.
– Да? Давненько я о них не слышала… В путь! Три часа! Глупо засиживаться за столом, как на свадьбе. Взгляни на Пюиламара за работой! А он пришёл ещё до нас. И пьёт ликёр. Парню пятидесяти нет, а по виду годится мне в деды!
Она пересекла зал, равнодушно ответив на свойское и вопросительное приветствие парламентария, смерившего взглядом Коко Ватара. Они возвращались самым дальним путём, и серые глаза Коко Ватара говорили Жюли о его желании, чтобы она, наконец, согласилась «быть милой». Беглым взглядом, трепетом ноздрей она обнадёжила его, и он погнал машину, как начинающий таксист. Обмякшая, смутно обеспокоенная и грустная той грустью, в глубину которой она запрещала себе заглядывать, Жюли смеялась скорости и слишком крутым поворотам. Она думала: «Он неплохой любовник. У него есть инстинкт, есть пыл. У меня тоже. Нам хватит времени до прихода Люси Альбер. Диван расстилать не буду, там одна простыня, к тому же чинёная, со швом посередине… Устроимся, как на траве».
В вестибюле лицо Коко Ватара явило Жюли воплощённый образ желания: поглупевшее, с лиловатыми тенями у глаз. Ей пришлось отстранить его, шепнув: «Погоди, погоди», – с участием, которое вызывал в ней простой здоровый мужчина, смущённый своим нетерпением.
Но не успел лифт тронуться, как подбежала консьержка и просунула сквозь решётку шахты конверт:
– Шофёр привёз…
– Во сколько? – крикнула Жюли, возносясь.
– Только что! – протяжно отозвалась консьержка. – Ничего не сказал!
Несмотря на полумрак, Жюли узнала почерк Эспивана, резкий, с нажимом, часто продиравший бумагу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35