Но что могла старая служанка против хитрой и молодой жизненной силы, которой удавалось околдовать и увлечь за собой тело, одной ногой уже стоящее в могиле? Однажды брат, возвращаясь до восхода солнца от больного, застал маму с поличным на месте преступления. В ночной рубашке и в грубых садовых сабо, с серой старушечьей косичкой, торчащей на затылке подобно хвосту скорпиона, в заправской позе подёнщика – одна нога на буковых козлах, спина выгнута, – помолодевшая от невыразимых наслаждения и вины, мама, вопреки всем клятвам и ледяной утренней росе, пилила во дворе дрова.
ЧУДО
Это чудо! Чу-до!
– Знаю-знаю. Она старается. Нарочно это делает.
Эта реплика стоит мне негодующих взглядов Дамы-которую-я-плохо-знаю. Перед тем как уйти, она ещё раз гладит круглую головку Пати-Пати и вздыхает: «Ну иди же, любовь моя» – на манер «бедный непонятый мученик…». Моя собака брабантской породы посылает ей на прощание косой прочувствованный взгляд – капелька карего и много белого – и немедленно переключается на залюбовавшегося ею незнакомца: желая рассмешить его, имитирует собачий лай. Для этого Пати-Пати надувает свои щёки рыбы-луны, выпучивает глаза, набирает воздух в грудь, распрямляя её как щит, и негромко издаёт нечто вроде:
– Гу-гу-гу… – Затем вытягивает свою бойцовскую шею, улыбается, дожидается аплодисментов и скромно добавляет: – Уа.
Если аудитория замирает от восторга, Пати-Пати, не дожидаясь вызова на бис, щедро одаривает её серией звуков, в которых каждый волен распознать тюлений крик – немного в нос, кваканье лягушки под летним дождём, клаксон, но никогда не лай.
Теперь она обменивается с незнакомцем мимикой Селимены.
Незнакомец жестом подзывает её.
– За кого вы меня принимаете? – отвечает Пати-Пати. – Если хотите, поговорим. Но я не сделаю ни шагу.
– У меня есть сахар на блюдечке.
– Подумаешь, невидаль какая. Ино дело сахар, ино дело дружба. С вас и того хватит, что я вращаю тут перед вами своим правым глазом – позолоченным, готовым вылезти из орбиты – и своим левым глазом, похожим на авантюрин… Полюбуйтесь на мой правый глаз… Теперь на левый… Ещё раз правый…
Я строго обрываю их немой диалог.
– Пати-Пати, ты закончила это безобразие? Она устремляется – и душой и телом – ко мне.
– Ну конечно! Твоё желание для меня закон! У этого незнакомца приятные манеры… Но ты приказала: закончить! Чего ты хочешь?
– Уходим. Слезай, Пати-Пати.
Ловкая и горячая, она спрыгивает на ковёр. Стоя, она напоминает крошечную африканскую антилопу коричнево-красного цвета: широкая в крестце, толстозадая, грудь колесом. Её чёрная морда улыбается, до самого затылка подрагивает в такт виляющему обрубку хвоста тело, а торчащие в небо ушки как бы заклинают от jettatura. Такой предстаёт на всеобщее обозрение моя гладкошёрстная брабанская собачка, которую собачники оценивают как «весьма типичную особь», чувствительные дамы называют «чудом», которая официально именуется Пати-Пати, а в кругу близких известна под кличкой «домашний бес».
Ей два года, она весела, как негритёнок, и вынослива, как чемпион по ходьбе. В Булонском лесу она запросто обгоняет велосипед, в деревне бежит рядом с повозкой на довольно далёкое расстояние.
А по возвращении у неё ещё хватает сил погоняться за ящерицей по тёплому плиточному полу террасы…
– Ты что, никогда не устаёшь, Пати-Пати?
Она смеётся.
– Никогда! Но если уж я ложусь спать, то сплю как убитая и даже не ворочаюсь во сне. Никогда не болела, никогда не ходила на ковёр, меня никогда не рвало, я легка, чиста, как ангел, стройна, как лилия…
Что правда, то правда. Она умирает от голода именно в часы приёма пищи. Полна энтузиазма во время прогулок. Безошибочно занимает своё место под столом, обожает рыбу, ценит мясо, довольствуется хлебной корочкой, клубникой и мандаринами лакомится, как настоящий знаток. Если я намерена оставить её дома, мне достаточно произнести «нет!», и она с благоразумным видом усаживается у порога, пряча слезу. В метро она растворяется у меня под плащом, в поезде сама стелет себе постель, со всех сторон подтыкая под себя одеяло. С наступлением вечера она устанавливает наблюдение за садовой калиткой и лает на всё, что кажется ей подозрительным.
– Замолчи, Пати-Пати.
– Я и молчу, – проворно отзывается она. – Но я ведь сторожу шесть метров сада, стараюсь внушать страх. Просовываю голову между прутьями решётки, устрашаю подозрительных прохожих и котов, дожидающихся ночи, чтобы топтать бегонии, а также собак, что портят вьющуюся герань…
– Хватит бдить, пошли в дом.
– Пошли! – всем своим телом отзывается она. – Дай только я помечтаю с минутку в позе лягушки из игры в «бочку» и на секунду расслаблюсь вон там, выгнув спину, как улитка… Ну, теперь всё. Пошли! Ты хорошо закрыла дверь? Внимание. Ты упустила из виду одну из кошек, что прячется за занавеской и, кажется, собирается ночевать в столовой… Сейчас я ей задам! Выгоню и загоню в корзину. Гоп! Готово. Теперь нам пора. Что это за звуки в подвале? Так, ничего. Моя корзина… Мольтоновая накидка на голову… и, что гораздо важнее, твоя ласка. Спасибо. Люблю тебя. До завтра.
Утром, если она проснётся раньше восьми, то, ухватившись за край корзинки и устремив взгляд в сторону моей кровати, будет тихо дожидаться, когда проснусь я. К одиннадцатичасовой прогулке она всегда готова и безукоризненна. Если в этот день я катаюсь на велосипеде, Пати-Пати выгибает спину, чтобы мне было удобно подхватить её и поместить в корзину для клубники. В пустынных аллеях Булонского леса она спрыгивает на землю. «Направо, Пати-Пати, направо!» За два дня она выучила, где право, где лево.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41