Последние три ступеньки он перепрыгнул одним прыжком и так широко развёл руки в стороны, что хрустнули суставы. «Как жаль!..» – вздохнула про себя Фанни.
Вот так, со смутным сожалением, она вздыхала всякий раз, когда ей удавалось мельком увидеть заточённого в тесной для него оболочке Фару мужчину, который машет топором, управляет машиной, держит в руках поводья, весло… Жан Фару шёл сзади них, отбрасывая на стену тень с поникшей головой.
На улице Фару втянул в себя пропитанный дождём воздух: «Ах! Вот бы возвратиться пешком!..» Но сам тут же юркнул в глубь машины и больше не шелохнулся.
Фанни сидела справа от него, Джейн – слева. И его руки, за неимением места, покоились равнодушно на одном и на другом женском плече. Жан Фару, сидя на откидном сиденье, упорно рассматривал улицы, в два часа ночи совершенно пустынные. Когда машину освещал внутри свет уличного фонаря, рука Фару, свисавшая с плеча Джейн, выходила из тени, и Фанни невольно подстерегала каждую полосу света, вид этой откинутой руки и вызывающе упрямого профиля Жана.
– Половина третьего! – объявил Фару. – Завтра… отвратительный день.
– О, – возразила Джейн, – всё уже в порядке.
– Вот только смертельно хочется спать. А, Жан?
– Смертельно, – согласилось слабое эхо.
Путь казался Фанни долгим, и она снова оказалась во власти своих переживаний. Она опасалась, как бы её собственное напряжение, беспокойство Джейн и непримиримое молчание Жана не обернулись, смешавшись воедино, до того как они достигнут убежища и закроют за собой двери, каким-нибудь взрывом… Фару зевнул, вытянул свои длинные ноги, обронил две-три ничего не значащие фразы, поздравив себя с тем, что окутанная дымкой луна, плывшая меж облаков, предвещает хорошую погоду. Не признающий других, более тонких, примет, он всё же произнёс шёпотом какие-то человеческие заклинания, дабы оградить себя от всего того, что могло бы вдруг представлять собой какую-нибудь угрозу его патриархально-безмятежному аморализму.
– Это так странно, им никогда не удается в отчётах о сборах напечатать цифры точно напротив названий. Взгляните, Фанни. Из-за того, что машинистка сместила колонку, получилось, что мы заработали позавчера вечером две тысячи четыреста сорок, а «Матюрен» – двадцать две тысячи.
Джейн протянула Фанни листок с суммами выручки.
– У вас, Джейн, есть листки первой недели? Подайте мне их. Двадцать… Шестнадцать, семнадцать тысяч четыреста, восемнадцать тысяч четыреста, двадцать тысяч триста двадцать… – вполголоса прочла Фанни. – Здорово, правда?
Джейн кивнула.
– Здорово? Ещё бы! Фортуна, Фанни! К тому же приближаются праздники…
– Праздники?
– Ну да, Рождество! Три утренних представления, два вечерних… И возобновление постановки «Дома» в театре «Антуан»… И турне «Винограда» по провинции… Этот Фару! С ним стало прямо невозможно разговаривать, – довольно язвительно сказала Джейн.
– Тогда это… это действительно успех? – продолжала настаивать Фанни. – Теперь в этом можно уже не сомневаться?
– Что за вопрос? Почему вы хотите..?
Тут Джейн увидела, что Фанни, склонившая голову над листками, уже не читает их. Она отметила также, что Фанни одета в совершенно новое тёмно-синее платье, делавшее её стройнее, и выглядит так, словно готовится к тайному визиту или к отъезду, и что бумаги в её руках дрожат.
– Тогда… – вздохнула Фанни, – тогда… приступим.
Она подняла на Джейн растерянный и почти умоляющий взгляд. На её губах оставалась незакрашенной маленькая полоска в уголке рта странного бледно-сиреневого цвета, а из-за низкого декабрьского солнца, светившего сквозь ветви деревьев Марсова поля, глаза её часто-часто моргали.
То же солнце высветлило до нежно-зелёного, как у незрелой кукурузы, цвета волосы Джейн, которая быстрым движением уклонилась от луча.
– Приступим… – грустным голосом повторила Фанни. – Так вот. Моя бедная Джейн…
Сильно забившееся сердце и кровь, застучавшая в висках, внесли беспорядок в её мысли.
«Что это я сказала… моя бедная Джейн… Надо было совсем не так…»
Но она имела дело с соперницей, которая не желала согласиться на подчинённое положение и позволила ей произнести ещё лишь несколько слов:
– Так вот… Джейн… Я узнала, что вы… что Фару…
– Постойте! – перебила Джейн. – Постойте! Одну секунду…
Она серьёзно собралась с силами. Обычно невидимые розовые румяна на её внезапно побледневших щеках тут вдруг проявились, обнаружив свой овальный вытянутый контур.
– И что мы будем делать?
Это «мы» заставило Фанни покраснеть.
– Как – что мы будем делать?
– Да… Это Фару или это мы будем решать? Если вы позволите, я сяду. Стоя я себя не очень хорошо чувствую.
Сев, Джейн оказалась вынужденной поднять к Фанни лицо, которое поначалу казалось спокойным, оттенённым только обычным простодушием. Чтобы было удобнее бороться, она, казалось, сохранила лишь самую основную из своих черт, уже отмеченных приближением третьего десятка: изменчивую форму рта под немного длинноватым носом, очень красивые глаза ревнивицы. Она продолжила:
– Вы уже говорили с Фару?
– Нет. Иначе вы бы узнали об этом.
– Не обязательно… Я благодарю вас за то, что вы заговорили со мной об этом первой.
– Первой? Вы тоже собирались говорить со мной об этом?
Джейн решительным жестом отвергла эту мысль.
– Нет… О! Боже правый, нет… Что вы стали говорить об этом сначала со мной. Итак… что мы решим?
Такая невозмутимость, даже наигранная, застала Фанни врасплох. Она знала за собой способность к импровизации, но только под воздействием какого-то порыва. Не придумав ничего, она улыбнулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50