– Марта, да… Она очень запаздывает.– Да, немного. Верно, Можи сумел привести очень веские доводы, раз он так её задержал…– Можи? Разве она должна была увидеться с ним сегодня?Клодина морщит нос, слегка наклоняет голову, словно любопытная птица, и пристально, очень пристально смотрит мне прямо в глаза, затем вскакивает на ноги и весело смеётся.– Ничего не знаю, ничего не видела, ничего не слышала, – ребячливо, скороговоркой кричит она. – Боюсь, я наскучила вам. Вы уже видели и мою решётку для шоколада, и мою кухню-гостиную, и мой мраморный бюст, и Рено, всё… А теперь я позову Фаншетту, вы не против?Клодина не даёт даже времени ответить: она открывает дверь и таинственно шепчет:– Красавица моя, чаровница моя, моя беляночка, муси-муси, любимица моя, вру, вру…И вот в дверях медленно, словно зачарованная хищница, показывается прелестная белая кошечка. Она поднимает на Клодину покорные зелёные глаза.– …Моя чернушка, моя малышка, ты снова сделала пи-пи на лакированный ботинок Рено, но он ничего не узнает, мы скажем ему, что это просто плохая кожа. А он сделает вид, что верит нам. Подойди ко мне поближе, я прочту тебе дивные стихи Люси Деларю-Мардрю.Клодина, схватив кошечку за шкирку, высоко поднимает её над головой и восклицает:– Взгляните сюда, сударыня: утонувшую кошку вздёрнули на крючок (она разжимает пальцы: Фаншетта спокойно падает, мягко, прямо на лапки, и застывает на месте…). Знаете, Анни, с тех пор как моя Доченька поселилась в Париже, я постоянно читаю ей стихи, она уже знает наизусть все стихи Бодлера, посвящённые кошкам, а теперь я читаю ей то, что написала о кошках Люси Деларю-Мардрю!Я невольно улыбаюсь: меня забавляет её детская выходка.– Неужели вы полагаете, что она их понимает? Клодина бросает на меня через плечо уничтожающий взгляд:– Вы просто недотёпа, Анни! Простите, я хотела сказать: «Я в этом абсолютно убеждена». Сидеть, Фаншетта. Смотрите, Фома Неверующий, и слушайте. Стихи ещё не опубликованы. Они великолепны.
ЕГО ВЕЛИЧЕСТВУ КОТУ О мудрый суверен, таинственный и смелый.Ужель достойны мы монарших ваших ласк,Коль под рукой у нас ваш бархат чёрно-белыйИ яркие каменья глаз?Как гусеница, вы способны выгнуть спину,В движениях легки, как птица на лету.Сияющим цветком всю вашу наготуЯвляет носик ваш невинно.В вас виден хищный нрав по множеству примет:Порой угодно вам, презрев игрушек ворох.Напористо схватить когтями лап проворныхДосель неведомый предмет.И этот малый рост – он вам не в умаленье,В нём есть на царственность тигриную намёк.А в чреслах ваших скрыт, как страшный клад, комокВселенской силы вожделенья…Вам нынче нипочём над нами торжество.Величественной позой олимпийскойИ взглядом золотым в недвижности буддийскойВы вновь напомнили, что вы есть божество. Перевод В. Зайцева.

Кошечка, кажется, дремлет, но в полусне она чуть слышно мурлычет, вторя Клодине, а та читает стихи то звучным голосом, красиво грассируя, то мягким, нежным шёпотом, от которого замирает сердце… Как только голос Клодины умолкает, Фаншетта сразу раскрывает узкие глаза. Одно мгновение обе они очень пристально, с важным видом смотрят друг на друга… Подняв указательный палец, Клодина, повернувшись ко мне, вздыхает:– «Напористо». Надо же было отыскать такое слово. Эти стихи великолепны, ведь так? Если бы я только могла найти подобное слово, да я бы отдала за это десять лет жизни этой Шесне!Это имя звучит здесь неуместно, словно дешёвая рыночная безделушка среди безукоризненно подобранной коллекции.– Вы не любите Шес… госпожу Шесне, ведь так, Клодина?Клодина полулежит на диване, глаза её устремлены в потолок, она лениво поднимает руку.– Она мне безразлична… Фигурка из жёлтой свеклы. Так же безразлична, как и Роз-Шу…– А, Роз-Шу…– Роз-Шу, эта пухлая девица, у которой щёчки напоминают попки маленьких амуров.– Клодина!..– Ну что «Клодина»?.. Ничего ужасного я не сказала, «попка» – вполне приличное слово. А потом, Роз-Шу тебя тоже совершенно не интересует.– А… Марта?Меня мучит нестерпимое любопытство, словно ответы Клодины помогут мне узнать её секрет, «рецепт» её счастья, который позволяет ей отгородиться от всего окружающего мира, стать выше сплетен, мелочных ссор и даже светских условностей… Но я действую не слишком ловко. Клодина подпрыгивает на диване, переворачивается на живот и смеётся, уткнув нос в серебристо-белую шёрстку кошечки…– Марта, я думаю, опоздала на свидание… я имею в виду свидание, которое она назначила нам. Но… Это же настоящее интервью, Анни?Мне делается стыдно. И вдруг в порыве искренности я признаюсь:– Простите меня, Клодина. Я хитрила, я не решалась спросить у вас… что вы думаете об Алене… С тех пор как его нет в Париже, я просто не знаю, как жить, никто со мной не говорит о нём, во всяком случае, не говорит так, как мне бы хотелось… Или здесь, в Париже, принято сразу забывать тех, кто уехал?Я выпалила всё одним духом, сама поражённая своим волнением.Клодина лежит, подперев кулачками матовое, заострённое книзу лицо, – белый атлас блузки придаёт ему жемчужный оттенок, она смотрит на меня недоверчиво.– Принято ли забывать?.. Не знаю. Это, видимо, зависит от того, кто уехал. Господин Самзен, Ален, как вы его называете, производит на меня впечатление… безукоризненного супруга. Он претендует на изысканность, а получается у него только корректность, да, именно так… У него слишком много безапелляционных изречений и театральных жестов…– Он тоже «напористый», – произношу я с робкой улыбкой.– Да, но у него нет права быть «напористым», он же не кот. Нет, не кот! Он сноб в душе, и у него железный стержень вместо сердца… Ой, до чего же я глупа!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44