С недовольным видом она подбирает свою длинную, волочащуюся по земле пышную юбку и окидывает террасу презрительным взглядом.– Как бы там ни было, дети мои, когда у нас в Париже откроют маленький ресторан «Байрет», там будет куда шикарнее… И народу будет больше!
Как прошла первая ночь… об этом мне лучше не говорить. Я лежала, свернувшись клубочком, на жёстком матрасе, тело царапали шершавые простыни, с боязливой осторожностью я вдыхала – возможно, мне это только казалось – неотступный запах капусты, проникавший в комнату через щель под дверью, через окна, сквозь стены. В конце концов я вылила на простыни целый флакон «Белой гвоздики» и забылась тяжёлым сном, полным причудливых и сладострастных сновидений, это был целый скабрёзно-карикатурный роман, где героями выступали мы в нарядах времён Луи-Филиппа; Ален в чесучовом костюме, я же, в платье из органди, была так неприступна, как мне и не снилось. Впрочем, мои длинные панталоны делали любое согласие с моей стороны невозможным.
Билеты мы взяли чуть ли не перед самым спектаклем, и случилось так, что место моё оказалось довольно далеко от Марты и Леона. Я рада этому, хоть и не подаю виду. Я стою в зрительном зале, освещённом неярким светом круглых ламп, образующих разорванное ожерелье, и осторожно вдыхаю запах жжёной резины и подвальной плесени. Серое уродство самого зала нисколько не раздражает меня. Всё это – и низкая сцена, и зияющая чёрная яма, откуда должны политься звуки оркестра, – уже столько раз было описано, что кажется мне даже знакомым. Жду. Где-то во второй раз зазвучали фанфары (по-моему, это призыв Доннера). Иностранки утомлённо-привычным жестом вынимают шпильки из шляп. Я следую их примеру. Как и они, я посматриваю на Furstenloge, Княжеская ложа (нем.).

где торжественно восседают какие-то чёрные фигуры и мелькают лысые головы… Всё это не представляет ни малейшего интереса. Надо подождать ещё немножко, пока в последний раз откроется обитая сукном дверь, пропустив голубоватую полоску света, пока в последний раз прокашляется старая англичанка, и тогда наконец из ямы вырвется первая нота и пророкочет, словно притаившийся зверь…– Действительно, это великолепно, – не допускающим возражений тоном заявляет Марта. – Но как мало антрактов.Я ещё вся дрожу, как в лихорадке, но ревниво стараюсь скрыть своё волнение, словно пытаюсь подавить чувственный порыв. А потому я просто отвечаю, что не заметила, как пролетело время. Но моя золовка, напрасно надевшая впервые своё оранжевое платье, платье цвета её волос, не слишком высоко ценит этот пролог-феерию.– Антракты здесь, дорогая моя, – часть спектакля. Их смотрят, спроси у любого завсегдатая. Во время антрактов закусывают, встречают знакомых, обмениваются впечатлениями… Это уникальное в своём роде зрелище. Вы согласны со мной, Можи?Неприятный субъект едва заметно пожимает своими толстыми плечами.– «Уникальное в своём роде» – это как раз то, что я хотел сказать. И тем не менее они не боятся подавать вам здесь вместо светлого пива помои с привкусом мастики. Пить в Байрете подобную мерзость! Они, видимо, за дураков нас принимают.Я напрасно ищу в этом развязном, опустившемся типе хоть какой-нибудь признак облагораживающего его фанатизма. А ведь именно Можи одним из первых открыл Вагнера французам. Он буквально заставил их обратить на него внимание, упрямо, из года в год печатая статьи, где откровенный скептицизм неожиданно соседствует с неподдельным лиризмом хронического алкоголика. Я знаю, что Леон презрительно отзывается о его напыщенном, вульгарном слоге, а Можи язвительно называет Леона не иначе как «светским человеком»… В остальном же они прекрасно ладят друг с другом, особенно эти два последних месяца.Затерявшись в огромном театральном буфете, я чувствую себя так далеко… нет, я недостаточно точно выразилась – такой отрезанной от всего, что меня окружает! Во мне ещё живёт демон музыки, во мне ещё поют и жалобно плачут ундины, стараясь заглушить громкое звяканье тарелок и вилок. Обезумевшие официанты в насквозь просаленных чёрных фраках носятся взад и вперёд с подносами в руках, и розоватая пена из пивных кружек попадает на тарелки с мясом под соусом.– Как будто недостаточно их Gemischte-compote. Компот ассорти (нем.).

– ворчит недовольно Марта. – Этот Логе – удивительная посредственность, согласны, Можи?– И совсем не удивительная, – снисходительно-шутовским тоном откликается Можи. – Я слышал, как он исполнял эту партию семнадцать лет назад, и нахожу, что теперь он поёт бесспорно лучше.Марта не слушает его. Она пристально всматривается вдаль и направляет туда свой лорнет.– Но… но это в самом деле она!– Кто – она?– Шесне! И с ней незнакомые люди. Там, в глубине зала, их столик стоит у самой стены.С тяжёлым чувством, словно какая-то невидимая рука потянула меня назад, в мою прежнюю жизнь, я внимательно и боязливо изучаю расположенные в шахматном порядке столики: этот узел белокуро-розовых волос, несомненно, принадлежит Валентине Шесне.– Ах! Какая досада! – вздыхаю я обескураженно. Марта опускает лорнет и внимательно разглядывает меня.– А тебе-то что до этого? Ведь не боишься же ты, что она и тут уведёт у тебя Алена?Я делаю робкую попытку встать на дыбы.– Что значит «и тут»? И потом, ты говоришь таким тоном, точно это ей уже удавалось прежде, а я и не ведала…– Говорить надо не «не ведала», а «не выгнала», – с трудом ворочая языком, благожелательно объясняет Можи.Марта молчит, плотно сжав губы, и следит за мной краешком глаза. Вилка слегка дрожит в моей руке, Леон покусывает свой золотой карандаш и окидывает окружающих взглядом опытного репортёра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44