Что же до презренных однокашниц, которые, оставшись внизу, завистливо глядят на нас, подталкивая друг друга локтями, и деланно смеются – нужны они нам больно!На помосте двигают стульями, кашляют, и мы слегка оборачиваемся, чтобы увидеть оратора. Это Дютертр, он стоит, мягко покачиваясь, посередине и готовится без бумажки, наизусть произнести речь. Устанавливается глубокая тишина. Как на обедне, раздаются вдруг вопли какого-то карапуза, порывающегося уйти, и как на обедне, эти крики вызывают смех. Затем слышится:– Господин министр!.. Дютертр говорит не больше двух минут. В своей искусной и выразительной речи, полной грубой лести и тонких насмешек (из которых я поняла от силы четверть), он не оставляет живого места на теперешнем депутате и расточает любезности всем остальным: славному министру, своему дорогому другу, вместе с которым ему пришлось побывать не в одной переделке, уважаемым согражданам, директрисе, «несомненному мастеру своего дела», ведь «результаты экзаменов таковы, что отпадает нужда в каких-либо моих хвалебных отзывах»… (Мадемуазель Сержан скромно опускает глаза под вуалью.) Перепадает и нам: «Прекрасные розы с цветами в руках, восхитительное французское знамя в лице этих девушек…» От таких неожиданных слов Мари сконфуженно закрывает лицо руками, Анаис возобновляет тщетные попытки покраснеть, а я непроизвольно выгибаю спину. Толпа глядит на нас и улыбается, Люс подмигивает мне.– …Франции и Республики!Рукоплескания, крики, такие неистовые, что звенит в ушах, длятся минут пять. Пока все успокаиваются, Анаис говорит мне:– Дорогая, видишь Монмона?– Где? А, вижу. Ну и что?– Он не спускает глаз с Жублины.– А тебе завидно?– Нет, правда! Ну и странный у него вкус! Погляди! Он помогает Жублине подняться на скамью, поддерживает её! Держу пари, он щупает её ноги.– Может быть. Бедная Жаннетта, не знаю уж, приезд министра, что ли, так её разволновал! Она красная, как твои ленты, и дрожит…– Старушка, знаешь, за кем волочится Рабастан?– Нет.– Погляди и узнаешь.И правда, красавец-учитель упорно не сводит с кого-то глаз… И эта кто-то – моя неисправимая Клер в бледно-голубом платье, её прекрасные, чуть грустные глаза с готовностью обращаются к неотразимому Антонену. Ну что ж! Моя сводная сестра в очередной раз втюрилась! Не сегодня-завтра я услышу романтические истории о встречах, радостях, разрывах. Ох, как я проголодалась!– Ты хочешь есть, Мари?– Да, немного.– А я прямо умираю с голоду. Тебе нравится новое платье нашей модистки?– Нет, по-моему, оно слишком яркое. Она думает, чем больше платье привлекает внимания, тем оно красивее. А знаешь, жена мэра заказала своё в Париже.– Ей всё равно без пользы! Оно ей как корове седло! А на жене часового мастера то же платье, что и два года назад.– Но ведь она собирает приданое для дочери, правильно делает.Коротышка Жан Дюпюи поднялся и с забавной важностью начал сухим тоном ответную речь. К счастью, говорит он недолго. Все аплодируют, не жалея рук, и мы тоже. Смешно глядеть на эти дёргающиеся головы, хлопающие ладоши у наших ног, на эти орущие чёрные рты… А какое прелестное сегодня солнце! Пожалуй, только слишком жаркое.На возвышении двигают стульями, все эти господа встают; нам подают знак спускаться – министра ведут кормить, идём обедать и мы!Увлекаемые людским водоворотом то туда, то сюда, мы в конце концов с трудом, но выходим со двора на площадь, где нет такой давки. Все девчонки в белом уходят – либо одни, либо вместе с гордыми мамашами, ожидавшими своих чад. Нам троим тоже пора расставаться.– Тебе понравилось? – спрашивает Анаис.– Конечно! Всё прошло очень хорошо, красиво!– А по-моему… В общем, я ожидала большего, было скучновато!– Замолчи, уши вянут. Я ведь знаю, чего тебе не хватает. Ты хотела бы спеть что-нибудь одна с помоста, праздник сразу показался бы тебе веселее.– Ладно болтать-то, я всё равно не обижусь. Язык у тебя, известное дело, без костей.– Я никогда так не веселилась, – признаётся Мари. – А когда он сказал про нас… я не знала, куда деваться. К какому часу нам возвращаться?– Ровно к двум. А на самом деле к полтретьего. Сама понимаешь, банкет раньше не кончится. Ладно, до скорого!Дома папа интересуется:– Мелин хорошо выступил?– Мелин! Ещё скажи «Сюлли»! Министра, папа, зовут Жан Дюпюи.– Да, да.Папа находит свою дочь красивой, и ему нравится ею любоваться.После завтрака я вновь прихорашиваюсь, поправляю ромашки в венке, стряхиваю пыль с муслиновой юбки и терпеливо жду двух часов, по мере сил борясь с изрядным желанием вздремнуть. Ну и пекло же там! Фаншетта, не трогай юбку, это муслин. Не буду я сейчас кормить тебя мухами, разве ты не знаешь, что я встречаю министра?Я опять выхожу из дома; улицы уже гудят, слышится топот ног, все направляются к школам. Многие на меня смотрят, и это довольно приятно. В школе я застаю почти всех своих подружек: лица у них красные, муслиновые юбки помяты и скомканы, вид у них уже не такой новый, как утром. Люс потягивается и зевает; она слишком быстро поела, теперь её клонит в сон, ей слишком жарко, и вообще она как выжатый лимон. Одной Анаис хоть бы что, она такая же бледная и холодная – никакой вялости, никакого волнения.Учительницы наконец спускаются. Багровощёкая мадемуазель Сержан бранит Эме, запачкавшую подол юбки малиновым соком. Избалованная малышка Эме дуется, пожимает плечами и отворачивается, не желая замечать мольбы в глазах своей подруги. Люс следит за ними, злится и насмешничает.– Все тут? – рычит мадемуазель, которая, как всегда, срывает зло на ни в чём не повинных ученицах. – Как бы то ни было, идём. Я не намерена торчать… ждать тут лишний час.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70