Она просто зверёк с бархатистой шкуркой.До посещения театра остаётся два дня. За мной зайдёт Марсель. Но не его присутствие больше всего радует меня: рядом с отцом он похож на бело-розовый чурбан, чуточку враждебный чурбан. Я предпочитаю видеть их по отдельности, Рено и его сына.Моё душевное состояние – а почему бы мне не иметь права на «душевное состояние»? – довольно неопределённо. Словно у человека, на голову которому вот-вот должен обрушиться потолок. Я живу в каком-то нервном напряжении, в ожидании неизбежности его падения. И каждый раз, открываю ли я дверцу шкафа, или иду по улице и сворачиваю за угол, или слежу, как утром разбирают почту, а письма мне всё никак не приходят, всякий раз на пороге своих самых незначительных поступков я внутренне вздрагиваю. «А может быть, это случится именно сегодня?»
Напрасно я всматриваюсь в мордочку своей маленькой улиточки – котёнка будут звать Улитка, чтобы доставить удовольствие папе и ещё потому, что у него такие чёткие красивые полоски, – напрасно вглядываюсь я в его слепую мордочку, расчерченную изящными штрихами, сходящимися к носу, похожую на чёрно-жёлтые анютины глазки: глаза у него всё равно откроются лишь через девять дней. А когда я возвращаю своей белянке Фаншетте её очаровательного сыночка, всячески расхваливая его, она тщательно его вылизывает. Хотя она безумно любит меня, в глубине души она, верно, находит, что от меня скверно пахнет душистым мылом.
Событие, важное событие! Я опасалась, что обрушится потолок? Конечно, но тогда это должно было бы уменьшить мою тревогу. А я по-прежнему «поджимаю живот», как говорят у нас. Так вот.Этим утром, в десять часов, когда я, исполненная терпения, старалась приучить Улитку сосать другой сосок Фаншетты (он всё время хватает один и тот же, и, что бы ни говорила Мели, я боюсь, не повредит ли это красоте моей бесценной), в мою комнату торжественно входит папа. Меня поражает даже не его торжественный вид, а то, что он вдруг вошёл в мою комнату. Обычно он заходит ко мне только когда я сказываюсь больной.– Пойдём-ка со мной на минутку.Я иду за ним в его книжную берлогу с покорностью любопытной девочки. И вижу там господина Мариа. Его присутствие тоже кажется мне делом вполне обычным. Но то, что господин Мариа облачён в десять утра в новый редингот и на руках его перчатки, – это превосходит всякое разумение!– Дитя моё, – начинает мой благородный отец, несколько вкрадчиво, хотя исполненный достоинства, – вот этот славный малый хотел бы жениться на тебе. Прежде всего я должен тебе сказать, что отношусь к нему весьма благосклонно.Навострив уши, я внимательно слушаю, правда, немного обалдев. Когда папа заканчивает свою фразу, я произношу одно единственное слово – по-дурацки, но совершенно искренне:– Чего?Клянусь вам, я ничего не поняла. Несколько утратив свою торжественность, но сохраняя всё своё благородство, папа восклицает:– Разрази меня гром, мне кажется, у меня достаточно чёткая дикция, чтобы ты всё сразу поняла! Этот славный господинчик Мариа хочет на тебе жениться, он согласен даже ждать год, если ты считаешь, что слишком молода. Видишь ли, я с годами запамятовал, сколько тебе точно лет! Я сказал ему, что тебе, должно быть, четырнадцать с половиной, но он утверждает, что тебе около восемнадцати лет; он, верно, знает это лучше. Вот так. А если ты не захочешь взять его в мужья, то будешь просто вздорной девчонкой, тебе никто не угодит, тысяча чертей!Вот это здорово! Я бросаю взгляд на господина Мариа, его заросшее бородой лицо бледнеет, он смотрит на меня глазами покорного животного, хлопая длинными ресницами. Внезапно, неизвестно почему охваченная каким-то радостным ликованием, я бросаюсь к нему.– Как, это правда, господин Мариа? Вы по-настоящему хотите на мне жениться? Это не шутка?– Да, не шутка, – тихим голосом простонал он.– Боже мой! Какой вы милый!Я беру его за руки и радостно трясу их. Его лицо багровеет, точно закатное небо сквозь густой кустарник.– Значит, вы согласны, мадемуазель?– Я? Вовсе нет!Ох, деликатности во мне столько же, сколько в ящике динамита! Стоя передо мной, господин Мариа в изумлении открывает рот, видимо, чувствуя, что сходит с ума.Папа считает своим долгом вмешаться.– Скажи, пожалуйста, долго ты собираешься морочить нам голову? Что это всё означает? Ты бросаешься ему на шею, а потом отказываешь? Ничего себе манеры!– Но, папа, я совсем не хочу выходить замуж за господина Мариа, это совершенно ясно. Просто я нахожу, что он очень милый, о, до того милый, раз счёл меня достойной такого… серьёзного внимания, именно за это я его и поблагодарила. Но замуж за него я выходить не хочу, Бог мой!Господин Мариа делает еле уловимый умоляющий жест, словно просит о пощаде, и не произносит ни слова – мне становится не по себе.– Творец Всевышний, – рычит папа. – Какого чёрта, почему ты не хочешь выходить за него замуж?Почему? Я развожу руками, пожимаю плечами. Откуда мне знать, почему? Ну это всё равно как если бы мне предложили выйти замуж за красавца Раба-стана, классного надзирателя из Монтиньи. Почему? По одной-единственной причине, которая существует на свете, – потому что я не люблю его.Папа, выведенный из себя, обрушивает на стены такой залп ругательств, что я не стану их повторять. Я дожидаюсь, когда поток иссякнет.– Ох, папа! Ты хочешь совсем меня расстроить! Для такого несгибаемого человека этого достаточно.– Чёрт побери! Расстроить? Конечно же нет. Да потом, ты, в конце концов, можешь хорошенько подумать, изменить своё решение. Не правда ли, она может изменить своё решение? Мне даже было бы чертовски удобно, если бы она изменила решение!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57