Кошка, раздувшаяся, огромная, отказывается от еды, она мурлычет что-то немелодичное, нос у неё чересчур розовый и уши горячие.Ложусь я поздно, распахнув окно и закрыв ставни; перед этим, как и каждый вечер, совершаю тридцать шесть пробежек по комнате, обливаюсь тёплой водой, долго рассматриваю своё обнажённое тело в высоком зеркале, делаю гимнастические упражнения. Я чувствую себя какой-то вялой, разбитой… Моя милая Фаншетта дышит с трудом, она лежит на боку в своей корзинке, по временам вздрагивая и прислушиваясь к тому, что происходит в её раздутом животе. Я думаю, это случится совсем скоро.
Ничего не скажешь, совсем скоро! Едва я тушу лампу, как тут же вскакиваю от отчаянного «Мя-я-я-у!» Я снова зажигаю свет и босиком бегу к своей бедняжке: дыхание у неё учащённое, горячие лапы требовательно упираются в мою ладонь, она глядит на меня расширенными восхитительными глазами. Её мурлыканье прерывистое, неровное. Внезапно тонкие лапки судорожно сжимаются в моей ладони, и второе «Мя-я-я-у» звучит как сигнал бедствия. Позвать Мели? Но едва я делаю движение, чтобы подняться, как обезумевшая Фаншетта вскакивает, охваченная страхом, и пытается бежать. Я вынуждена остаться. Это внушает мне некоторое отвращение, но я постараюсь не смотреть.После десятиминутного затишья положение осложняется: яростное фырканье («Фррр, фррр») перемежается с чудовищными воплями («Мя-я-я-у, мя-я-я-у»). У Фаншетты глаза на лоб лезут, тело её содрогается в конвульсиях… я отворачиваюсь. Снова фырканье, какая-то возня в корзинке дают мне понять, что там новорождённый. Но я слишком хорошо знаю, что моя бедная красотка никогда не ограничивается одним-единственным экземпляром. Вопли возобновляются, лапа обезумевшей Фаншетты царапает мою руку, я упорно отворачиваюсь. После трёх подобных приступов наступает наконец полная тишина. Фаншетта опросталась. Я в одной рубашке бегу на кухню, чтобы принести молока, что даёт ей время завершить все свои дела. Я нарочно медлю. Когда я возвращаюсь, неся блюдечко с молоком, моя измученная красавица уже протягивает мне навстречу свою мордочку счастливой матери. Полагаю, теперь я могу взглянуть…На бело-розовом животе три крохотных котёнка, три улитки, серые в чёрную полоску, три маленьких чуда сосут и извиваются, как пиявки. Корзинка уже чистая, не осталось никаких следов: у Фаншетты просто дар разрешаться от бремени словно по мановению волшебства! Я ещё не осмеливаюсь дотронуться до малышей, которые вылизаны от кончиков ушей до хвоста и просто сверкают, но их мамочка слабым надтреснутым голоском приглашает меня полюбоваться малютками, приласкать их… Завтра придётся выбирать и отдать двоих котят, чтобы их утопили. Как обычно, роль заплечных дел мастера отведена Мели. В последующие недели я увижу, как эта удивительная мать Фаншетта позволяет полосатому комочку ползать по своей морде, вскидывает его лапами в воздух и, как всегда, наивно удивляется, что двухнедельный сынок не вспрыгивает вслед за ней на камин или на верхнюю полку с книгами.
Моя короткая ночь была насыщена сновидениями, где причудливое вступало в спор с чем-то дурацким. С некоторых пор сны мои стали более продолжительными.Мели со своей нежной душой и глазами на мокром месте пролила немало слёз, получив приказ утопить двух котят Фаншетты. Прежде надо было установить их пол и уже тогда выбирать. Когда они такие маленькие, я в этом совсем не разбираюсь, да бывало, что и люди половчее меня ошибались, но Мели определяет безошибочно. Держа по котёнку в руке, она бросает куда положено уверенный взгляд и объявляет:– Вот маленький котик. Две другие – кошечки.Я возвращаю маленького избранника Фаншетте, встревоженно мяукающей у моих ног.– Уноси поскорее отсюда двух других, чтобы она ничего не знала.Однако Фаншетта заметила, что котят не хватает: она умеет считать до трёх. Но этот прелестный зверёк оказывается довольно посредственной матерью: она довольно бесцеремонно катает и переворачивает своего котёнка и мордой, и лапами, чтобы посмотреть, не спрятались ли под ним другие, но потом смиряется со своей участью. Она вылижет этого котёнка два лишних раза, вот и всё.Сколько ещё остаётся дней? Четыре дня до воскресенья. В воскресенье я иду в театр с Марселем и Дядюшкой. Мне наплевать на театр, но не на Дядюшку. Мой Дядя, мой Дядюшка… Что это была за идиотская мысль так его прозвать! Глупая «тетёха» Клодина! Слова «милый Дядюшка» напоминают мне об этом маленьком чудовище Люс. Ей ничего не стоит назвать своим дядюшкой старого господина, который… ведь этот, мой, просто муж моей покойной кузины, которую я никогда не видела. И на добропорядочном французском его надо бы называть «кузен». «Рено» звучит лучше, чем «милый Дядя», это его молодит и вообще хорошо… Рено!
Как быстро удалось ему укротить мою злость в тот день! И с моей стороны это было чистое малодушие, а вовсе не любезность. Подчиняться, подчиняться, такого унижения я никогда прежде не испытывала – я хотела написать «не наслаждалась этим». Да, наслаждалась. Думаю, я уступила в силу извращённости. В Монтиньи я скорее дала бы себя изрубить на куски, чем стала бы подметать в классе в своё дежурство, когда мне этого не хотелось. Но, может быть, если бы Мадемуазель смотрела на меня серо-голубыми глазами Рено, я чаще подчинялась бы, как я подчинилась ему, когда какая-то неведомая слабость вдруг сковала все мои члены.
Я впервые улыбнулась, вспомнив про Люс. Хороший знак: она становится для меня далёкой, эта малышка, которая, танцуя на одной ножке, говорила, что позволит подохнуть своей матери!.. Она сама не понимает, что говорит, это не её вина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57