Как бы там ни было, эти воспоминания оказались довольно некстати.– Хватит литературы, рассказывай, что было дальше.– Дальше? Чёрт побери… На следующее утро я в себя прийти не могла, когда увидела рядом с собой в кровати этого толстяка. Он во сне выглядел таким уродливым! Но он никогда не был со мной очень уж злым, и бывают даже хорошие минуты…Опущенные веки Люс скрывают от меня её лицемерный и покорный взгляд. Мне хочется расспросить её и в то же время неловко это делать. Удивлённая моим молчанием, она поднимает на меня глаза.– Продолжай, Люс, давай же!– А, да… Семейство моё вначале меня разыскивало. Но дядя сразу же написал к нам домой. «Душечка моя, я просто-напросто предупредил твою мать, чтобы она оставила нас в покое, если хочет после моей смерти увидеть, как выглядят мои денежки. Ты же поступай, как захочешь. Я даю тебе двадцать пять луидоров в месяц, кормёжку и портниху; посылаешь ты им монету или не посылаешь, мне наплевать! А от меня они не получат ни гроша!»– Значит… ты посылаешь домой деньги?На личике Люс появляется дьявольская усмешка.– Я? Да ты меня не знаешь! О, ля-ля, уж слишком много они мне зла причинили! Подыхать они все будут, подыхать, слышишь, но я не выпью ни рюмочки меньше! Они не упустили случая попросить у меня денег, и так мило, так любезно. Знаешь, что я им ответила? Я взяла лист белой бумаги, большой лист, и написала на нём: Д…о! Шик!И она произнесла слово из шести букв: «Дерьмо».Она вскакивает, танцует, на её хорошенькой розовой мордашке появляется свирепое выражение. Я не могу опомниться…Неужели это она, та боязливая девочка, которую я знала в Школе, бедная сестрёнка, которую била фаворитка Эме, ласковая малютка Люс, вечно желавшая поцеловать меня в губы? Может, лучше мне уйти? Эта девушка с её дядюшкой для меня что-то уж чересчур современное. И то, что она дала бы им всем подохнуть, как она говорит!– Ты и правда, Люс, дала бы им…– О да, милая Клодина! И я ещё, – добавляет она смеясь, со злорадным видом, – если хочешь знать, уговариваю дядю, чтобы он обошёл их в своём завещании! Обхохочешься!Действительно, обхохочешься.– Значит, ты совершенно всем довольна?Она перестаёт вальсировать и корчит гримаску.– Совершенно, совершенно?.. Есть и шипы. С моим дядюшкой надо быть покорной! У него такая манера: чуть что, говорит мне: «Если не желаешь, между нами всё кончено!» – и заставляет меня поступать по-своему…– Чего «не желаешь»?– Да мало ли чего, множество всякой ерунды, – отвечает она, отмахиваясь от всего рукой. – Но он при этом даёт мне деньги, которые я прячу в шкафу под кипой сорочек, и главное – о, самое главное, – кормит меня конфетами, всякими пирожными, куропатками и прочим. И ещё того лучше, у нас шампанское к обеду.– Каждый день? Да у тебя, дорогая моя, лицо станет в красных прожилках!– Ты думаешь? Ну, посмотри на меня…В самом деле, у кого ещё такой цветущий и свежий вид? Кожа у Люс как прочно окрашенная ткань: её не испачкает ни грязь, ни вода.– Скажи-ка мне, любезная сударыня и подруга. Ты устраиваешь приёмы? Даёшь обеды?Она хмурится.– Это невозможно с таким старым ревнивцем! Он желает, чтобы я ни с кем не встречалась. Но, – она понижает голос и говорит с откровенной улыбкой, – но всё же как-то можно устроиться… Я виделась со своим дружком Каином Брюна – знаешь, с тем, про кого ты говорила, что он мой «ухажёр». Он учится в художественном училище, станет большим художником и напишет мой портрет. Если бы ты знала… – быстро щебечет она, точно птичка, – он старый, мой дядя, но ему приходят в голову совершенно дикие вещи. Иногда он заставляет меня становиться на четвереньки и бегать так по комнате. А он – ну просто чучело какое-то, – тряся огромным животом, бежит за мной, тоже на четвереньках, и набрасывается на меня с криком: «Я хищник!.. Спасайся! Я бык!»…– Сколько ему лет?– Он говорит, пятьдесят девять, но я думаю, чуть побольше.У меня разболелась голова, я чувствую себя совершенно разбитой. Слишком уж грязная тварь эта Люс. Достаточно видеть, как она рассказывает обо всех этих ужасах! Стоя на одной ноге, протягивает хрупкие ладошки, тонкая талия перехвачена розовой лентой с бантом, лёгкие пушистые волосы стянуты на прозрачных висках – хорошенькая пансионерочка, да и только!– Люс, раз уж ты так разговорилась, расскажи мне, что новенького в Монтиньи, прошу тебя! Никто мне оттуда ничего больше не сообщает. Как там дылда Анаис?– Она в училище; ничего необычного. Она со старшеклассницей дружит.– Не побрезговала старшеклассница, в самом деле! А Мари Белом с её руками акушерки? Помнишь, Люс, она нам летом призналась, что не носит панталоны, чтобы чувствовать, как её ляжки «поглаживают одна другую при ходьбе»?– Да, помню. Она продавщица в магазине. Не везёт бедной девочке!– Не всем же так везёт, как тебе, милая моя проституточка!– Я не желаю, чтобы меня так называли, – протестует оскорблённая Люс.– Ну хорошо, тогда, робкая девственница, поведайте мне о Дютертре.– О, бедняжка доктор последнее время проходу мне не давал…– Ну так что же? Почему бы и нет?– Потому что моя сестрица и Мадемуазель сумели его «одёрнуть», а мне моя сестрица заявила: «Если с тобой это случится, я тебе глаза выцарапаю!» У него были неприятности и в муниципальном совете.– Тем лучше. И какие же?– Выложу тебе одну историю. На заседании муниципального совета Дютертр провалился с этой историей переноса станции Мустье. Он захотел, чтобы её перенесли на два километра дальше от посёлка, потому что так было удобнее для господина Корна – знаешь, владельца того красивого замка у края дороги, – который дал ему целую кучу денег!– Вот наглость!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57