– Чего тут забавного? В категории нравственной Люс не существует. Я рассматриваю её лишь в категории физиологической и добавлю ещё раз, что у неё зелёные глаза и нежная кожа.– Вы очень любили друг друга?Красивое порочное личико! Чего не скажешь ради того, чтобы увидеть, как засверкают эти глаза? Слушай же, подлый мальчишка!– Нет, я её почти совсем не любила. Она – да, любила, она горько плакала, когда я уезжала.– А кого же вы ей предпочли?Мой спокойный тон придал Марселю смелости, он, верно, принимает меня за дурочку и охотно задал бы мне более определённые вопросы; но тут взрослые на минутку умолкают, пока слуга с лицом кюре меняет тарелки, и мы тоже замолкаем, чувствуя себя уже немного сообщниками.Тётушка Кёр переводит свой утомлённый синий взгляд с Марселя на меня.– Клод, – обращается она к папе, – посмотрите, как эти дети выигрывают на фоне друг друга. Матовый цвет лица вашей дочери, её волосы с медным отливом, её тёмные глаза, все эти внешние признаки брюнетки у девочки, которая вовсе не является брюнеткой, ещё больше подчёркивают белокурость моего херувимчика, вы согласны?– Да, – с глубокой убеждённостью отвечает папа, – он гораздо больше девица, чем она.Херувимчик и я опускаем глаза, как пристало детям, которых одновременно распирает от гордости и от желания фыркнуть. Обед продолжается без дальнейших доверительных признаний. Впрочем, восхитительное мандариновое мороженое поглощает всё моё внимание.Об руку с Марселем я возвращаюсь в гостиную. Никто теперь не знает, чем заняться дальше. Тёте Кёр, по-видимому, надо поговорить с папой о чём-то серьёзном, и нас удаляют из гостиной.– Марсель, душенька, покажи Клодине нашу квартиру. Будь милым, постарайся, чтобы она чувствовала себя здесь как дома.– Пойдёмте, – говорит мне «душенька», – я покажу вам свою комнату.Я так и думала, она тоже белая! Белая и зелёная, тоненькие стебли тростника на белом фоне. В конце концов такая белизна вызывает у меня постыдное желание опрокинуть на всё это чернильницу, целую кучу чернильниц, испачкать углём стены, измазать все эти росписи клеем, кровью от порезанного пальца… Господи, какой испорченной девчонкой я становлюсь в белых покоях!Я подхожу прямо к камину, где замечаю фотографию в рамочке. Марсель спешит щёлкнуть выключателем, чтобы над нами загорелась электрическая лампочка.– Это мой лучший друг… Шарли, он мне как брат. Не правда ли, хорош?Даже слишком хорош: тёмные глаза с загнутыми ресницами, над нежным ртом тоненькая ниточка чёрных усиков, косой пробор, такой же, как у Марселя.– Я верю вам, что он и правда красив! Почти так же красив, как вы, – искренне отзываюсь я.– О, гораздо красивее! – пылко восклицает Марсель. – Фотография не в силах передать белизну его кожи, его чёрные волосы. А какая прелестная душа…И пошёл, и пошёл! Эта хорошенькая статуэтка саксонского фарфора наконец-то оживает. Я не дрогнув выслушиваю панегирик блистательному Шарли, и когда Марсель, несколько сконфуженный, наконец спохватывается, я с убеждённым видом, как нечто само собой разумеющееся, говорю ему:– Я понимаю. Вы его Люс.Он отшатывается от меня, и в ярком электрическом свете я вижу, как делаются жёстче его прекрасные черты и еле уловимо блёкнут краски слишком чувствительной кожи лица.– Его Люс? Что вы хотите этим сказать, Клодина? С большой самоуверенностью, подогретой двумя бокалами шампанского, я пожимаю плечами.– Ну да, его Люс, его душенька, его милочка, что же ещё! Достаточно на вас взглянуть, разве вы похожи на мужчину? Поэтому-то я и нашла вас таким красивым!И поскольку он смотрит теперь на меня, не двигаясь, холодным взглядом, я добавляю, улыбаясь ему прямо в лицо:– Марсель, я и сейчас нахожу вас всё таким же красивым, поверьте мне. Разве похоже, что я желала бы доставить вам неприятности? Хоть я вас и поддразниваю, но я совсем не злая и на многие вещи умею смотреть спокойно и молча – и слушать так же. Я никогда не буду миленькой кузиной, за которой несчастный кузен считает себя обязанным ухаживать, как это изображается в романах. Подумайте-ка, – смеясь добавляю я, – ведь вы внук моей тёти, мой племянник, как принято считать в Бретани; Марсель, ведь это был бы настоящий инцест.Мой «племянник» вторит моему смеху, но смеяться ему явно не слишком-то хочется.– Дорогая моя Клодина, я и в самом деле думаю, что вы совсем не похожи на миленьких кузин из прекрасных романов. Но боюсь, что вы привезли из Монтиньи привычку к шуткам несколько… рискованным. Если бы кто-нибудь услышал этот наш разговор – бабушка, например… или ваш отец…– Я только хотела отплатить вам той же монетой, – очень мягко говорю я. – Я полагала, что неудобно привлекать внимание родных к нашему разговору, когда вы с такой настойчивостью расспрашивали меня о Люс.– От их внимания вы пострадали бы больше, чем я!– Вы так думаете? Полагаю, что нет: все эти маленькие забавы, когда речь идёт о девочках, называют «играми пансионерок», но если дело касается семнадцатилетних мальчиков, то это считается чуть ли не болезнью…Он резко взмахивает рукой.– Вы слишком много читаете! У молодых девушек слишком развито воображение, чтобы правильно понимать то, что они читают, даже если они уроженки Монтиньи.Похоже, я дала маху. Я совсем не этого добивалась.– Я вас рассердила, Марсель? До чего же я неловкая! Ведь я всего-навсего хотела доказать вам, что я вовсе не глупая индюшка и могу понять… как бы лучше выразиться? Оценить некоторые вещи… Послушайте, Марсель, не станете же вы требовать, чтобы я смотрела на вас как на неуклюжего здоровенного лицеиста с огромными ногами, который в один прекрасный день станет превосходным унтером!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57