Просто не следует поддаваться чувству, что эти обстоятельства, то есть сама жизнь, неподвластны вашему контролю. С самого раннего детства Уайлдмен чувствовал, что является жертвой капризов и причуд других людей. Он считал, что вся его жизнь – постоянная борьба, где он все время проигрывает.
Его отец, Чарльз Уайлдмен-старший, был сторонником жесткой, даже садистской дисциплины. Он вел дом согласно принципам, воспитанным в нем военной академией. В ранние годы оба ребенка – Чарльзмладший и Флоренс – подчинялись жесткому регламенту, от подъема до отхода ко сну. Ели всегда в строго определенное время, определенные часы посвящались только чтению, другие – играм, потом дети отчитывались в своих ощущениях и мыслях. Учеба в частном интернате казалась раем, по сравнению с казарменным духом их дома. Жестокость отца в конце концов заставила мать убежать из дома и бросить детей в объятия друг друга. Чарльз и Флоренс заключили между собой своеобразный пакт, и в их собственном мире создались перепутанные и сложные чувственные отношения.
Черный ящик привлекал Уайлдмена как своеобразная форма внутренней дисциплины. Сначала это было изобретение для пыток и воздействия на рассудок, но Уайлдмен разглядел позитивную сторону его потенциала: его можно было использовать для размышлений и очистки мозгов. Он сделал свой собственный ящик, возможно, и не отдавая себе в этом отчета, как протест против авторитета и власти отца. Уайлдмен видел в ящике способ излечиться от зла, которое причинил ему отец.
Теперь, чувствуя, что мысли начинают разбредаться, или находясь в замешательстве, Уайлдмен входил в черный ящик. Там он обретал ясный взгляд на вещи и мог контролировать свои действия. Абсолютная темнота, полная тишина, отсутствие ощущения времени или связи с внешним миром постепенно освобождали его разум от сомнений и неуверенности. Сейчас он вошел в ящик, чтобы решить, что делать дальше с Хэммондом. Сидя в темноте, Уайлдмен полностью сконцентрировался на своем противнике, выбросил из сознания Пандору. Она его не волновала, все равно она принадлежала ему. Она была некая данность, несомненный факт, как дыхание. Она принадлежала ему! В ящике он становился Уайлдмондом.
Лора ждала его уже час, когда он наконец появился на свет из ящика и был слегка удивлен, увидев Лору: он забыл, что ждал ее.
В полной темноте его разум освободился от всего, кроме мыслей о Хэммонде. Некоторое время он смотрел на Лору, пока та работала у балетного станка. Она казалась ему абстракцией, созданием, исполнявшим некий ритуал. Чистая форма, которая двигалась без цели, без чувственности. Разум Уайлдмена сейчас не был занят сексом, в нем проснулось чувство цели, подобное лазеру. Он вдруг почувствовал необычное ощущение здоровья и благополучия. Когда Уайлдмен посмотрел в зеркало на себя, стоящего позади обнаженной Лоры, работающей у станка, то увидел там другого человека – свежего, готового к действию. Казалось, он возродился заново или же его создал бог, которому он был нужен.
Лора и раньше видела Уайлдмена в подобном состоянии – расслабленные мускулы, глаза человека, находящегося под гипнозом, человека, больше походившего на статую, чем на живое существо.
Когда он улыбнулся ей, узнавая, она поняла, что теперь с ним можно разговаривать.
– Я высадила его в Глендейле.
– В каком он состоянии?
– Очень взволнован.
– Испуган?
– Да, мне так показалось, – ответила она.
Был один вопрос, который она должна была задать ему, вопрос, который мучил ее несколько недель. И хотя это было, возможно, против правил – задавать такие вопросы, – она не могла не задать его.
– Ты не убивал эту девушку, правда? Я имею в виду – сознательно.
Она ждала, что он разозлится, но Уайлдмен оставался спокоен. Он ответил ей так просто, будто она предложила ему выпить чаю.
– Нет, я не убиваю людей.
– Но ты же хочешь убить этого парня.
– Я хочу уничтожить его. Не физически, а вывернуть его наизнанку.
Уайлдмен отвернулся от Лоры, подошел к столу, взял модель самолета и высоко поднял ее. Разум прояснился. План был ясен и прост.
– Жребий брошен, – сказал он по-латыни.
Если бы еще несколько недель назад Уайлдмен увидел Хэммонда голым в бассейне вместе с Пандорой, то это заставило бы его беситься от ревности, а он презирал это чувство. Но теперь, в спокойном состоянии, это даже позабавило его. «Куй железо, пока горячо», – подумал он. Из своего укрытия в кустах он собирался швырнуть самолет в бассейн, чтобы в самый разгар прервать их секс в воде. И это будет только началом.
Уайлдмен сомневался, сможет ли Хэммонд прочитать послание на фюзеляже самолета. И если да, то сможет ли он понять, что оно означает и кому направлено. Да и вообще: догадается ли, что это латынь? Вряд ли. Приличное знание латыни – только за одно это Уайлдмен может быть благодарен отцу. За это и еще за уменье довольствоваться обществом самого себя в течение длительного времени. Эти периоды одиночества увеличивали его работоспособность и прибавляли чувственности в его отношения с женщинами.
Когда Уайлдмен снова увидел Пандору обнаженной, выходящей из бассейна, она показалась ему совершенно незнакомой женщиной. Бледно мерцающая кожа на спине, влажные волосы, которые теперь показались ему темными, а не светлыми, стройные бедра, ее лоно, маленькое, как точка, с того расстояния, откуда он наблюдал за ней, – она могла быть любой женщиной, но не той Пандорой, которую он познал. Она просто стала представительницей своего женского рода. Он предпочитал свои воспоминания, образ, сложившийся в его сознании, этому, отдаленному напоминанию о ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96