Анрэ это имя не нравилось, казалось каким-то грубоватым, но женщины в два голоса принялись доказывать, что никаких иных вариантов и быть не может, раз девочка родилась 25 января, в студенческий день. Он даже не пытался взять в толк, какая связь между именем и студентами, важно было другое – в сердце поселилась надежда, что теперь, когда у нее крошечный ребенок, Наташа вынуждена будет отложить отъезд. Или ее не впустят в Россию, снова начнут бесконечно проверять, от кого у нее дочь да что за тип этот Анрэ Орелли… Так или иначе ему это было только на руку.
Маленький человечек, воцарившийся в квартирке на последнем этаже, вызывал в Анрэ смешанные чувства. С одной стороны, крохотный орущий комочек выглядел так умильно и будил в его душе такую нежность, которую он и сам бы не мог в себе представить… Но в то же время будто бы кто-то очень жестокий постоянно проникал в его сознание и повторял: «Не смей привязываться, не вздумай полюбить этого ребенка! Вдруг Наташа все-таки уедет – и что будет с тобой? Представь хоть на минуту, как ты будешь страдать от мысли, что больше никогда не увидишь свою дочь! Тебе мало в жизни трагедий, ты недостаточно переживал?»
И Анрэ сдерживал себя, старался пореже подходить к «Танюшке», как называли ее женщины, никогда не брал ее на руки и всегда норовил выйти из комнаты, когда Наташа собиралась перепеленать или покормить дочку. Его подруга, в которой проснулась любящая и заботливая мать, не понимала его и очень обижалась. Однажды Анрэ случайно, сам того не желая, подслушал их разговор с Ольгой Петровной – Наташа жаловалась на его холодность и невнимание к девочке; в ответ на что мать уверяла ее, что она слишком многого хочет от мужчины, да еще такого молодого. Анрэ Орелли в то время было только двадцать два года. Впрочем, эти мудрые увещевания не помогли, Наташа продолжала отдаляться от Анрэ, переключив все внимание на ребенка, а он в свою очередь находил в ее поведении оправдание себе и подтверждение своим опасениям. Он стал все реже бывать у Алье, ссылаясь на занятия в университете.
Так продолжалось два месяца и одиннадцать дней – ровно столько прожила на свете крошечная Танюшка. Начало весны в том году выдалось удивительно холодным, девочка заболела, как утверждала потом Наташа – заразилась вирусным гриппом от любопытной соседки, которая беспардонно сунулась в коляску «поглядеть на прелестную крошку». Была в том вина соседки или нет, установить невозможно, да и не имело смысла; так или иначе у Танюшки к вечеру резко поднялась температура, начался сильный, изнуряющий кашель. Первое время все думали, что это обычная простуда, и тем страшнее оказался диагноз, прозвучавший как приговор, – двусторонняя пневмония. Врачи оказались бессильны, болезнь развивалась и в считаные дни сгубила несчастного ребенка. Анрэ, примчавшийся к Алье, как только услышал страшную новость, в первый миг не узнал Наташу. За одну ночь в ее чудесных темно-русых волосах появились серебряные нити, молодая женщина словно постарела на двадцать лет и сделалась так похожа на мать, что в полутьме прихожей он сначала принял ее за Ольгу Петровну.
Ссору, что произошла между ними в то утро, Анрэ запомнил на всю жизнь. Он примчался на зов Натали так быстро, что опередил карету «Скорой помощи», и с ужасом глядел на крошечное мертвое тельце в кроватке, среди заботливо вышитых руками двух княжон Горчаковых белоснежных пеленок. Рыдания вырвались из груди, и, всхлипнув, Анрэ упал в кресло. Все происходящее казалось ему кошмарным сном. Он пришел в себя лишь некоторое время спустя и с удивлением увидел, что Наташа не плачет, не бьется в истерике на соседнем диване, не пьет успокоительное. Его возлюбленная стояла у гладильной доски и методично водила утюгом по белоснежной льняной простыне.
– Что ты делаешь? – поразился он. – Неужели этим надо заниматься сейчас?
– Нужно завесить большое зеркало, – бесстрастным тоном отвечала Натали. – А простыня помялась, пока лежала в шкафу. Я ее глажу.
– Но зачем это, зачем?
– Таков обычай. Когда кто-то умирает, надо вымыть полы и занавесить зеркала. – Она переступила с ноги на ногу по еще влажному паркету и вернулась к своему занятию. Вид свежевымытого пола почему-то напомнил Анрэ их первую близость, разбитый стакан, лужу воды на паркете… Да уж, сбылась примета, настало счастье, ничего не скажешь! Вот тебе и народная мудрость!
– Как ты можешь? – он сорвался на крик. – Как ты можешь оставаться такой спокойной, когда у нас только что умерла дочь? И эти ваши идиотские приметы и обычаи!.. Вечно вы, русские, придумываете что-то вечно живете в вымышленном мире, вместо того чтобы видеть и понимать то, что происходит вокруг. Таньюшка мертва – а у тебя в голове не смерть ребенка, а полы, зеркала и простыни!
На его крик примчалась из соседней комнаты встревоженная Ольга Петровна, но Анрэ это не остановило.
– Ты всегда была такой, – продолжал он. – Бесчувственной, бессердечной, жестокой. Теперь я понимаю, откуда взялись ваши большевики! У вас у всех просто нет сердца! Эта твоя проклятая Россия всегда была тебе дороже всего! Дороже ребенка! Дороже меня! Конечно, мы патриоты, мы «любим Родину»! Разве мы можем при этом еще полюбить какого-то занюханного швейцарца! Прощай!
Он сорвался с места и двинулся к выходу. Ольга Петровна кинулась было к нему, видно, хотела удержать, как-то успокоить, но Наташа остановила ее:
– Не надо, мама. Пусть идет. Пусть уходит навсегда. Я не хочу его больше видеть.
Но они все-таки увиделись, месяца два или три спустя. Анрэ, с тех пор с головой погрузившийся в учебу, как обычно, допоздна занимался в своей комнате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14