Весь этот дикий социум – всего лишь фон нашей звенящей истории, без которого, правда, она бы не случилась, а случившись, имела бы, возможно, совсем иной исход.)
Итак!
Дымчатое марево банальной июньской Москвы, когда всё, что можно, опять вроде уже расцвело и дышит этак свежо и жарко (со смогом вперемешку), определенным образом воздействуя на все наши органы чувств и настоятельно сея в подсознание эфемерное ожидание чуда, привычно удручало меня. Депрессия, хроническая спутница моей никчёмной середины жизни, вступив в очередную летнюю фазу, тоже почувствовала силу, решила совсем меня прикончить и крепко вцепилась в загривок, подталкивая потихоньку к суицидальной пропасти. Уже давно не происходило ничего. Жизнь стремительно пролетала мимо. Я обречённо попустительствовал убийству дней и рутинно катился по наклонной, усугубляя безысходность ежевечерним возлиянием.
Огромная чёрная брешь, образовавшаяся в моём потрёпанном сознании после окончательного разрыва с Анфисой (дальше – Фиса, долгих лет ей жизни), затягивала в себя все эмоции, желания и вообще любые нормальные проявления жизнедеятельности. Полностью атрофировала столь присущее мне сангвиническое мироощущение. Зияла настежь, возникая на макушке, тяжело проходила сквозь грудину и выстреливала, пардон, пониже живота. Она ныла, пульсировала, разрасталась изнутри, выжимая меня вон из организма.
Дыра торжествовала. Наслаждалась своей пустотой и моим патологическим бессилием. Её глумливое отражение скалилось на меня даже из порнографических недр Интернета, бесстрастно затягивая убогой своей жвачкой моё подавленное мужское естество.
Это что. Истинное своё продолжение эта жуткая брешь находила в стеклянных глазах девушек, с которыми я пытался тогда встречаться и имён которых не вспомню. Она не давала мне с должной степенью остроумия и естественности привести в действие тот нехитрый, но сугубо личный механизм укладывания в постель. И не то чтобы за годы с Фисой совсем он заржавел или пришёл в негодность – можно, можно было сыграть свою роль и искусно вставить тот искусственный запал в сакраментальную пушку мужественного обаяния – но, внутренне оцепеневши, смотрел я сквозь сексапильный фасад чужого абсурдного существа напротив… и понимал, что мне его не надо.
Какой-то тёмный (зелёно-фиолетовый?) Перец неизменно подсаживался рядом, положив ногу на ногу и дымя с прищуром: «Зачем, Рома, заче-е-ем? Дурак, где ты возьмёшь тот клин, чтобы вышибить ФИСУ!»
Я знал его давно. Я никогда толком не был в курсе, чего конкретно Перцу этому от меня надо, но определённый график за ним всё же улавливал. Я чувствовал: он всегда там, где моими же стараниями творятся вещи, суть которых моей натуре абсолютно противопоказана.
Так что не вступал я с ним в полемику. Я был слаб. Я молча отвозил удивлённую девушку домой и больше не звонил.
Дело было во мне и только во мне, как подтверждалось на многочисленных сеансах у психолога, с которым я обсасывал мельчайшие подробности нашего затяжного конфликта, пытаясь зацепиться за соломинку, которая должна была опять вернуть мне мою Фису. Соломинка эта… любовь, конечно же, наша постылая затраханная любовь, думал я…
Но выходило-то как. Моя Фиса – истероидный тип. Фиса – актриса! Ей просто необходим зритель. А зритель был последнее время один – я. То есть: не всегда тот, что хотелось бы. Отсюда: латентное расстройство личности. В том плане, что, не находя внешнего самовыражения, без которого у Фисы уже просто ломка (10 лет бальных танцев!), она подсознательно продолжает это самовыражение искать, но совершенно в ином: любые эскапады от меня к другому, абсолютно на меня непохожему, воспринимаются ею как некий акт самоутверждения, дающий право ставить себя выше. Быть победительницей – не на паркете, так дома!
Даже вечерние пробежки к церкви – через лесок – использовал я для изматывающей, исчерпывающей работы над собой. Поставить свечку во здравие Анфисы – рабы божией, развеяться, поплакать, прочувствовать счастье в несчастии и тут же прослезиться, проникнуться ощущением собственной мизерности, представить себя пушинкой, попавшей в смерч, или песчинкой во время прибоя… На подсознательном уровне, действительно, наверно, что-то оставалось, потому что прибегал домой я довольно умиротворённый, а главное – уверенный в своей любви к себе, а также в том, что, как только я наконец-то обрету себя, Фиса обязательно ко мне вернётся…
…только когда же я так успел себя потерять? Перед сном депрессия опять оковывала мои конечности, и я засыпал с ощущением совершенно омерзительной никчёмности.
Удивительным образом получалось, что пресловутое чёрное дупло во мне, в общем, живёт давно, да только никак особо не выказывало парализующей власти над моим существованием, покуда гнездившийся в нём розовый идол, замученный верной своею праздностью и болезненно обострившимся ощущением несоответствия занимаемому помещению, не начал казать оттуда заинтересованную мордашку… И, вдруг поняв для себя кое-что, не всхлопнул истерично и упоительно длинным стройным крылом – да и не был таков в поиске лучших мест, уверенный в непогрешимости своего полёта.
Дыра моя была особенная: ещё и центробежная! Она выталкивала меня в пятнично-субботние ночи в большие круизы по московским дискотекам, которые я объезжал галопом, нагрянывал в них своим мощным торсом, обтянутым белой шерстяной фуфайкой, – убийственным козырем в переглядной дуэли с дамами – и, уподобляясь этим пошлейшим, вездесущим, якобы безвозрастным жеребцам, ежесекундно фотографировал в громыхающем мельтешении окрестные портреты, пейзажи и натюрморты невидящим и бесстрастным, почти онегинским взором.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17