Практичная точка зрения, принцип «комбини», как называет его Дайсукэ («комбиниэнсусуцуа» , то есть «все в одном магазине»), — еще одно преимущество для курортного отдыха в храме потребления, которые в наш понедельник, в присущее нам время, заселены очаровательно негусто. А может быть, соблазн миниатюры, перспективная безобидность вещей влекли нас сюда, с тех пор как весь мир стал универмагом, люди — куклами, а их машины, компьютеры, моторы — неподвижными товарами, с нигде и повсюду расставленными кассовыми аппаратами перед одним-единствен-ным выходом, где оплачивать надо жизнью. Дайсукэ, как и мне, хорошо знакомы черные дни и недели, мертвое время мертвых времен, когда мудрее добровольно подойти к кассе, чем еще дольше терпеть плевки каменной маски мира. Он больше не выдумывал себе новых теорий, но после РЫВКА/РАЗРЫВА часто возвращается мыслью к традиционной японской точке нулевого времени. Из ряда вон выходящее событие может задать нулевую точку или стать предпосылкой завершения несчастливой эпохи. В любом случае с новым тэнно всегда начиналась новая эра, император был властелином времени. Шпербер мог бы стать таким правителем — как минимум можно осмелиться на такое предположение.размножить себя самого под силу лишь тому, кто добыл невероятное знание, кто обладает властью, которая, с хрономеханической точки зрения, перерастет все, чего достигло человечество до нулевого момента.
Но клоны же находятся не внутри того мира, который мы покинули на Пункте № 8, не внутри ПОДЛОЖКИ, по которой мы передвигаемся, возражаю я.
Если двенадцать Шперберов реальны, тогда они в ПОДЛОЖКЕ, уверен Дайсукэ, или по крайней мере указуют на то, к чему мы отчаянно стремимся: выход.
— А что тогда? Что ты будешь делать, если он покажет нам мышиную лазейку наружу? Вернешься к жене, став мгновенно старше на пять лет?
— Старше, но богаче, — отвечает он, похлопывая себя по карману шорт.
Видимо, он тоже остановил выбор на бриллиантах. Мы смотрим друг на друга и молча бредем на берег, чтобы не признаваться в том, что никто из нас не верит в возвращение. «Монтрё-Палас» высится впереди с белозубой полногрудой горделивостью оперной дивы, с набухшими крышами, сияющими маркизами, которые кто-то раскрыл над коваными балконами, словно пытаясь в последний момент спасти постояльцев от блеска солнечного шторма, нарастающего с озера. Но не пощадило никого, даже охотника за бабочками, которого за все эти годы не оросила ни единая пылинка. Подобно игрушечным фигуркам, выезжающим из огромных часов с боем, из главного входа появляются Борис и Анна. Отрываясь от ожидаемой полукруглой орбиты, они ступают на улицу перед осадившим на всем скаку «мерседесом».
Мы выбрали путь вдоль северного берега озера. Дня за два он без труда приведет нас в Коппе и к третьему раздаточному пункту «Бюллетеней». Обед в Лозанне. Над нами уходит в вышину громоздкая колокольня, наверное, самого большого швейцарского собора Нотр-Дам, которую уже 700 лет как овевают громы и молнии. Дайсукэ как-то раз забрался на самый верх.
— Когда? — спрашивает Анна чересчур резко и чересчур торопливо, и недавно минувшие времена незримыми ядовитыми змеями оплетают хромированные ножки ресторанных столиков под открытым небом.

6
Сквозь обращенный вспять бинокль дна моего бокала я вижу в пятидесятиметровом отдалении окрашенные в тона меда и стыда четверть часа на железнодорожном перроне. Вполне возможно там найти отряд Адрианов, двенадцать штук, еще крепких мужчин за тридцать, произведенных с минутными задержками, так что большинство из них, сидя, натирают невидимыми кубиками льда виртуальное бедро лежащего на бетоне псевдоклона со спущенными джинсами, и в силу почти полной неподвижности туловища застыли в виде гигантского многорукого жука со сросшимися головами. Лишь одиннадцатый экземпляр стоит, только что усадив красотку на скамью, и готовится уйти, в то время как двенадцатый опять нагнулся, прищурившись, играя, видимо, роль акушера с белым треугольником трусов вместо марлевой повязки. Это был нежный, чуть солоноватый, мускусный запах, точно как от Карин, но одновременно чужой, однако так легко, слишком легко можно было представить, как ты привыкаешь к нему, обживаешься в нем. От нахлынувшего ужаса заменяемости у меня тогда подкосились колени, хотя, точнее говоря, этот ужас и заставил меня вскочить на ноги и погнал в Мюнхен, Берлин, Узедом, Мюнхен, Берлин, Флоренцию, которую — столько утешения, столько искусства — вполне можно перескочить и вообще переиначить, так что ты несешься во флюиде похотливой анонимности, как рыбий самец в мутно-молочном подводном облаке ждущих оплодотворения икринок. Учишься отказываться. Впадаешь в спокойствие, иногда на недели, устало и расслабленно глядя на замороженные фигуры великого повсеместного токования, мелкой смехотворной частью которого ты сам являешься.
— …ушел ведь одним из первых.
Речь обо мне. Какая роскошь, когда невозможно подслушивать! Анна, Борис и Дайсукэ Кубота смотрят на меня с видимым усилием разобрать мои мысли в данный момент. Нам надо бы открыться друг другу, распаковаться, полностью и без стеснения, начиная с четырех удивительно похожих рюкзаков, опирающихся на корытце с остекленевшими геранями. На свет, возможно, появится почти идентичное содержимое, хроносферно оптимизированный стальной, брильянтовый, смертоносный рацион («Кар МК9» отсутствует, перейдя к Софи). Наши умы занимает тема смерти и убийства, пока мы разделываем рыб и отправляем их в машины времени наших тел, не обращая никакого внимания ни на идущих прямо на нас женщин, с чьих тарелок мы едим, ни на их белоблузочных спутниц, усевшихся на пол около гераней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106