Заводился он, как знал писака, в левую сторону по сигналам ритмичного времени, принимаемым со специальных станций по азбуке Морзе.
Там было много чего!
Вершинин выкатился незаметно и начал несколько рассеянно:
? Ты к нам пришел, и мы тебя берем. Но ты должен знать, на каких условиях. Ты уже не станешь зверобоем и лишаешься всяких привилегий по законам нашего сообщества: пая, званий, наград, страхового обеспечения. «Морж» не несет никакой ответственности, если ты зарядишь винтовку не с той стороны и оставишь в Костроме вдову—сироту с десятью детьми—сиротками. Это тебя от многого и оградит, между прочим, что ты сам себе голова. Но ты должен понимать: ты не делаешь никому никакой замены.
«Что же ты тогда оставляешь мне, стол изобилия?» — подумал писака, не придавая грозным словам капитана особого значения.
Он знал, что, если уж они его взяли, то не для того, чтобы сделать изгоем своего братства.
Батек, стоявший в угодливой позе у несгораемого шкафа, телепатически прочитал мысли писаки.
— Ты получишь зарплату командира бота, — уточнил он, прикуривая без звука и развеивая дым осторожно невесомой лапой. — То же самое, что пай, но из другого ящичка.
— С этого рейса я не хочу слышать ни о каких «командирах»! — раздражительно повернулся в его сторону Вершинин. — Нам предстоят прогулки за зверем, а не его поиски. Чтобы быть командиром бота, надо научиться, в первую очередь, считать до 36 (румбовая картушка на ботах с пропуском нолей). А если компас испортился, то — заметить это по звездам, и нее более. Любой ребенок до 9 лет на это способен! — Вершинин впился белыми глазами в писаку. — Кудря решил, что мы будем тебе платить за это большие деньги?
— Я видел Кудрю всего один раз, с восьми до полдевятого…
— А он тебе уже наобещал всякого!
Вершинин проехался туда—назад, успокаивая себя от самого же, и подкатился как можно ближе.
— Вот сейчас я к тебе и приехал! Того зверя, что мы нашли, нам еще хватит. Ты писака, и это время используй! Как писака, ты подпадаешь под наш закон, и он в том, что если ты размотал свою ручку, то ты сидишь за своим штурманским столом, а не чистишь на камбузе картошку! Как писака, ты вошел в свой дом, ты сам его открыл и имеешь в нем все права, как любой из нас.
До писаки постепенно начали доходить слова Вершинина: его взяли на «Морж» как человека свободной профессии, выделяя на воплощение его замыслов солидную стипендию из капитанского фонда. Правда, представления о доме у него и у Вершинина не совсем сходились, но если исходить из того, что писака — изгой всего человечества, то Вершинин для него — лучше отца родного.
Пытаясь объяснить необъяснимое, писака подумал, что в самом человеке порой сокрыт некий необъяснимый фокус проявляемого к нему отношения. Это тайный знак, может быть, божеская печать, чем он себя выдает: к себе склоняет или же от себя отвращает. Надо, чтобы сложились счастливые признаки, по которым тебя признает толпа.
Не обладай он такими признаками, и не проверь подтверждениями, не замышлял бы и не держал в голове никакие красивые книги.
Вершинин, по нахмуренным бровям, собирался, видно, сказать, чтоб писака с этой минуты забыл сюда дорогу. Но внезапно все нарушила своим появлением какая—то бабища, которая побывала с визитом на «Морже» и пришла откланяться.
Она выглядела, как белая фарфоровая кукла, если возможно вообразить себе куклу с ее фигуру, и с настолько выдававшейся грудью, что ничего за ней не видела. Наполнив собою всю комнату, она б смела Вершинина с кресла, если б не подоспел на выручку Батек.
Видя, что писака стоит на месте, старпом, получившийся заодно сегодня и его нянькой, даже в эту минуту не преминул напомнить, что ему надо делать:
— Отдохни, через полчаса на руль.
Выходя, уже затворяя за собой дверь, писака замер от привидишегося: Вершинин, разбойничьи свиснув и размахнувшись из—за уха, с треском приложил к голой жопе фарфоровой куклы судовую печать.
Палуба опустела, ушел последний раз бот.
Писака побродил в неопределенных поисках, не связанных с отдыхом, пока не увидел боцмана, одинокой фигурой возившегося с цепями на баке.
Теперь ему хватит работы до самого Якшино: втащить эти цепи, приклепывать к ним якорь, испытывать на грунте, прилаживать к клюзам «Моржа». И этот дракон ничем не отличался: похожий на жучка, с постной ухмылкой, в футуристских сапожках, на которых были оставлены пробы кисти всех покрасок.
Весь день ощущая перед ним вину, писака подошел и тронул боцмана за рукав:
— Я не курю, могу уступить тебе свою норму курева.
То была фантастическая уступка, на какую можно приобрести друга или раба! Уже произнеся слова, писака чуть было не взял их обратно: еще не все кончено! Да и откуда он знает, что сумеет воздержаться от папирос?
Однако боцман к удивлению отказался и произнес с ущемленной гордостью, топнув, как растерев окурок:
— Я не побираюсь у командиров.
Писака не установил на нем особых разрушений, если не считать двух синяков, поставленных, впрочем, так метко на оба глаза, что он как вооружился круглыми очками с синими стеклами. Все ж это было мстительное разрушение: один глаз у него косил неправильно и, припухнув, вываливался из оправы.
Бесцеремонное устанавливание писакой его ауетичности сбавило боцманский гонор и подвинуло на душевные откровения:
— Моя жена сошлась с ботсгалтером…
— С бюстгальтером?
— Нет.
— С бухгалтером?
— Да…работает за дверью «Посторонним вход воспрещен». Я вижу раз, прием! — идет с моей женой. Думаю: давай с него сниму носки! Подхожу, прием: «Снимай мои носки!» — так они от меня убежали… — стеклышко засверкало налитой слезой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24