– Тебе наши дела трудно понять, да и незачем знать все детали. Попробую донести главное. – Поглубже вздохнул и начал монотонно объяснять:
– В моих руках – финансы партии, в том числе секретные вклады в зарубежных банках. Огромные суммы в валюте. Номера счетов, по которым можно получить к ним доступ, известны очень узкому кругу лиц, в том числе, конечно, мне.
Увидев по побледневшему лицу жены, что до нее доходит смысл его слов, печально подтвердил:
– Вот-вот. Сообразила? Отсюда и грозит мне беда. Слишком много знаю! Пока нужен – цел. А снимут – постараются ликвидировать. Не поверят, что безвреден. Не станут рисковать.
Пораженная этими простыми и страшными словами, этим жутким открытием, Вера Петровна не знала, что подумать, что сказать. Наконец выдавила из себя:
– Неужели, Ваня, у вас там есть… такие люди? Способные убить своего товарища, заслуженного человека, Героя Труда?
Григорьев только взглянул на нее, как взрослый на ребенка, и нервно рассмеялся.
– До чего же ты наивна, Вера! Раньше ты меня этим злила, а теперь мне просто жаль, что до сих пор ничего ты не поняла в нашей сложной, жестокой жизни. – Перестал смеяться и с откровенной ненавистью изрек: – А это и не люди, а серые волки в человечьей шкуре, оборотни! Не зря говорят в народе: нет хуже тех, кто из грязи да в князи. Стелют мягко, делают вид, что скромные, служат народу, а ради денег и власти не пожалеют ничего и никого.
Искренне негодуя, Иван Кузьмич начисто забыл, что история собственной его жизни очень схожа с биографиями тех, кого так страстно обличает. Умолк на минуту, мрачно размышляя, и заключил, будто говоря об обыденном, простом деле.
– Убивать сами, конечно, не будут, белых ручек не замарают. У них в распоряжении спецслужбы, располагающие профессиональными убийцами: те умеют ликвидировать людей без шума, без скандала. Так что можно заказывать гроб и белые тапочки, – невесело пошутил он, чтобы хоть как-то разрядить напряжение.
Вера Петровна подавленно молчала. В голове у нее не укладывалось, как такое возможно… А где же закон? Неужели для них он не писан и никто не может их остановить?..
Все эти вопросы ей хотелось задать мужу, но, видя его состояние и понимая их бесполезность, она не произнесла больше ни слова. Григорьев тоже угрюмо молчал, только прощаясь у ворот, пообещал, чтобы немного приободрить и себя и ее:
– Но ты не думай, я не сдамся. Буду бороться как могу. Считал только нужным тебя предупредить, потому что это очень серьезно.
Вполне резонно готовясь к самому худшему, считая такой исход не только реальным, но и близким, Григорьев не мог не думать о дочери. Не родной он ей отец, но он ее вырастил и по-своему любил. Ему ли не знать все стороны советской действительности – не только лицевую, но и изнанку. Предупредить придется дочь о подводных камнях, что ее подстерегают, когда отца не будет рядом. С болью в душе сознавал он, что жизнь может с ней обойтись особенно круто, – ведь жила и росла она в тепличных условиях и практически не знала забот.
Сегодня, в этот солнечный, теплый день, Светлана обещала его навестить; прогуливаясь по парку, он пошел ей навстречу, на ходу обдумывая, о чем и как с ней говорить. Еще издали он увидел ее стройную фигуру: идет своей красивой, плавной походкой, гордо неся златокудрую головку. На ней длинное джинсовое платье, в руках пакет. Красива, эффектна, что и говорить… Он даже остановился, любуясь дочерью, и издали помахал ей рукой, самодовольно оглядываясь по сторонам: пусть все видят, какая у него дочь!
Когда она подошла и поцеловала его, Григорьев предложил:
– Давай посидим где-нибудь в укромном местечке, потолкуем за жизнь, а? Нехочется идти в душное помещение. А фрукты я потом заберу с собой.
В его любимом уголке парка они уселись рядом на белую скамью.
– А теперь расскажи: как идут твои дела в театре, какие успехи? – Он взял ее руки в свои, любуясь ее свежим цветом лица и синими, как небо, глазами.
«Все-таки здорово похожа на чертова профессора! – беззлобно подумал Иван Кузьмич. – А этот дурень даже не подозревает… Вот ведь что жизнь с нами делает».
– Давай выкладывай отцу все досконально. Я ведь знаю эти театральные интриги, – добавил он требовательно и ворчливо, но глаза его смеялись.
Светлану обрадовало его хорошее настроение – привыкла уже, что отец всегда хмурый и озабоченный. Ответив ему улыбкой, она охотно стала посвящать его в закулисные тайны:
– Сначала, пап, меня зачислили в хор, сольных номеров совсем не давали. И так довольно долго: в театре хороших голосов много, пробиться в солисты, даже на третьи роли, очень трудно. – Оглянулась, не слышит ли кто, и понизила на всякий случай голос: – На первых ролях у нас только жены нашего руководства или любовницы членов правительства. Да тебе ведь это ведомо…
Григорьев промолчал, и она продолжала:
– Поскольку к их числу я не отношусь, пользоваться этим методом не намерена, то вроде проявить свои способности мне не светит. Тем более что не принимаю участия во всяких групповых склоках, что постоянно будоражат труппу.
– Интересно, какую же цель преследуют эти склоки? Ведь неспроста, говорят, они есть в каждом театре? – полюбопытствовал Иван Кузьмич.
– Артисты, папа, народ очень самолюбивый и тщеславный. Каждый считает себя гением, и это, на мой взгляд, нормально, – рассудительна и немного грустно пояснила Светлана. – Сам знаешь: плох тот солдат, что не мечтает стать генералом. Вот они и борются сообща против протеже начальства, – а те часто бывают вовсе бесталанны.
Но тут лицо у нее прояснилось, она весело взглянула на отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96