– Ты пишешь стихи?
– Когда-то писал. Сейчас – нет.
– А их печатали?
– Конечно.
– Прочитай что-нибудь, пожалуйста, а, Растрепин? Из последнего, OK?
Я, от нечего делать, залезаю на табуретку и декламирую из последнего:
До чего ж ты хороша!
Масла «Горлица» душа!
– И это все? – удивляется Аня.
– Все. Это текст на этикетке подсолнечного масла. Его производило одно из подразделений фирмы, где я работал. Тиражи были такие, что и Бродский бы позавидовал.
– А сейчас ты совсем-совсем ничего не пишешь?
– Совсем-совсем ничего.
– Почему?
– Я плохой поэт, и стихи мне мои не нравятся.
Я говорю правду. Мне на самом деле не нравятся мои стихи. Мой единственный сборник назывался «Энцефалитный Буцефал». Что может быть хуже?
– Да? Знаешь, мне твои стихи тоже не нравятся. – Аня поворачивается к монитору и продолжает набирать курсовую.
Я слезаю с табуретки и расстроенный иду на балкон досматривать диафильм. Чтобы стать поэтом или писателем у меня нет никаких предпосылок: я не еврей, не левша, не гомосексуалист и даже не эпилептик. Я сознаю свою бездарность. Но когда я в ней признаюсь девушкам, то жду совершенно другого. Жду, что меня начнут хвалить и примутся доказывать мне, что я талантлив, а я буду сидеть и слушать, и мне будет приятно… На этот раз не сложилось. Обидно, черт побери.
Операционная система Windows попрощалась с Аней своей заезженной мелодией. Аня выключила компьютер и вышла ко мне на балкон. Самоделкин тем временем смастерил летающую тарелку и Веселые Картинки настигли Карабаса-Барабаса, который украл Дюймовочку. Кинднеппингу – нет.
– Не обижайся, Растрепин. У тебя, я думаю, получится написать хорошие стихи, если ты захочешь, – говорит Аня.
– Я никогда не обижаюсь. Это поэта обидеть легко, а я не поэт.
– А хочешь, мы поедем в гости к моей маме? – вдруг предлагает она.
– Если ты этим собираешься утешить поэта-неудачника, то зря. Я не хочу ни с кем знакомиться.
– Нет, Растрепин. Поэзия тут ни причем. Понимаешь, моя мама живет сейчас с дядей Сережей. Сергеем Алексеевичем. Это ее бой-френд. Он хороший, честно. Дядя Сережа – он бурильщик и они с мамой скоро уедут жить на север, в Россию, будут работать на нефтяную компанию.
– Очень романтично.
– Растрепин, ну не будь ты таким. Понимаешь, моей маме нужно знать, что она меня не одну оставляет, а с кем-то. Я уже взрослая, но она все равно беспокоится. Это тебя ни к чему не обяжет. Мне же нужно хоть кого-то показать. Ну же, Растрепин, OK?
– Нет, Аня. Не OK, – говорю я.
– Ну, пожалуйста.
– Ни за что!
3.
Мы едем в такси в гости к Аниной маме. У меня на коленях лежит пластиковая упаковка с салатом «Улыбка». У Ани – коробка киевского торта. В коробке на этот раз и вправду торт, а не каска. Все эти продукты мы купили в супермаркете со скидкой, по акции.
Аня рассказывает, что ее мама с бой-френдом дядей Сережей познакомилась полгода назад. Переехала жить к нему – у него свой дом, пусть и небольшой. У Сергея Алексеевича есть сын от первого брака, недавно женился. Сын – сволочь. Приставал к Ане на своей собственной свадьбе, а жена его – на шестом месяце. Сергей Алексеевич и мама (Тамара Николаевна, между прочим) действительно очень скоро уедут на север в Россию. Дом оставят сыну дяди Сережи, а квартиру, где живет Аня – ей. Меня вся эта информация до неприличия не интересует, но я все равно слушаю, потому что слушать больше некого. Таксист, было, пробовал поболтать со мной о политике, но, к счастью, очень скоро разочаровался во мне, потому что я не знал, кто у нас в стране премьер-министр.
– Растрепин, расскажи и ты о себе чего-нибудь, – обращается ко мне Аня, когда ее семейная сага, наконец, подходит к концу.
– Что тебе рассказать?
– Кто твои родители?
– Мама преподаватель фортепиано в музыкальной школе. Папа – менеджер в строительной организации. Ничего выдающегося.
– А ты почему не работаешь?
– Меня уволили.
– Ты работу ищешь?
– Нет.
– Почему?
– По контракту фирма, которая меня уволила, должна до ноября выплачивать пятьдесят процентов зарплаты, если я, конечно, не найду новую работу. Оттого я и бездельничаю.
– А это сколько?
– Что сколько?
– Ну сколько ты сейчас получаешь?
Женщины всегда поражают своим неуемным финансовым любопытством: моя мама, например, понятия не имеет за какую команду играет Шевченко, зато прекрасно осведомлена о размере его жалованья. Я называю Ане сумму, которую сейчас получаю, и даже почти не вру.
– Ого! – говорит она, – Это в два раза больше, чем моя мама получает в больнице.
– Что тебе еще рассказать? – спрашиваю я, чтобы перестать, наконец, обсуждать денежные вопросы.
– Растрепин, расскажи, что тебе нравится, а что нет.
Я задумываюсь. Размышляю, что мне нравится, а что нет. Я люблю дождь, пиво, запах типографской краски (когда открываешь новую книгу), жареную картошку и «Динамо» Киев. Не люблю чернослив, боулинг, гусениц, щекотку и «Шахтер» Донецк (соответственно). Список получается нелепым, поэтому я отвечаю:
– Не знаю, не могу сказать.
Наверное, и у Ани нужно спросить, что ей нравится, а что нет. Но ее предпочтения и антипатии я и сам могу определить без особого труда. Ей нравится: молочный коктейль с клубникой, «Океан Эльзы», домашние животные, вязаные свитера и марихуана (даже если она будет отрицать, что ее пробовала). Не нравится: красный цвет, запах перегара, нефтяные компании, матюги и футбол (уж это-то я знаю наверняка). И я молчу.
– А почему тебя уволили, Растрепин?
– Не сошлись характералли. И давай не будем о моей бывшей работе.
– Нет, – не унимается Аня, – Ты все-таки объясни. Должна же я знать, кого к маме в гости веду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88