О несчастной любви. Последнее время Кабан только о несчастной любви и пел. Вокзальной публике его песни тоже нравились. После Кабана опять запел Шоник.
И вдруг с площадью что-то случилось… Как будто сигнал тревоги прозвучал. Все мигом затихло. Бомжи куда-то исчезли. Малолетки, вспорхнув, как воробьи, разлетелись. Продавец пирожков подхватил свой лоток и удалился. Распространители рекламок улетучились. Кабан тоже как-то напрягся, стал петь чуть тише. Да что, блин, случилось?
Рина увидела пятерых кавказцев. Они медленно пересекали площадь.
– Ваграм идет… со своей свитой, – негромко сказал Шоник Кабану.
– Вижу, – ответил Кабан.
Ваграм шел впереди всех и, как обычно, жевал шаурму. Армен, Арсен и Вазген курили сигареты, а Карен дымил дорогой сигарой с красным вишневым табаком. На четверых были спортивные костюмы и кепки, а Ваграм был одет в фирменный костюм «ARCTUR». Пиджак он снял и его нес Армен, потому что было очень душно. Рубашка, ослепительно белая, плотно облегающая фигуру, была расстегнута до пояса, чтобы все видели воровские наколки на груди. На пальцах обеих рук – золотые и платиновые перстни. Сразу понятно, кто на вокзале главный. Ему только короны не хватает…
Ваграм был вором-карманником, работал в метро. Крот – проще говоря. О нем ходили легенды на вокзале. Поговаривали, что он пятнадцать лет чистит карманы в Москве и ни разу не попался операм. Разумеется, они знали Ваграма в лицо, но он воровал так виртуозно, что по факту взять его никто не мог.
Компания подошла к музыкантам и остановилась, ожидая, когда Шоник закончит петь. Кабан поздоровался с каждым из них за руку, с Ваграмом – в первую очередь. Потом поздоровались Медведь и Оленька. Шоник закончил петь, тоже поздоровался с ворами. Кабан подошел к Рине, сказал: «Не волнуйся». И вернулся к кавказцам.
А Рина и не волновалась… Похоже, «Ягуар» сделал свое дело… Для ее организма две с половиной банки вполне достаточно, чтобы море было по колено. Ее нормально так накатило… Она чувствовала себя легко и раскованно в этой бесшабашной, чумовой компании, запрятав глубоко в себя воспоминания о дневных кошмарах. Бурлящая площадь больше ее не пугала. Курский вокзал вдруг сделался близким ее сердцу, как родной двор. И – мало ли кто здесь разгуливает…
Ребята продолжали общаться с загадочной компанией. И тут Рина, в каком-то странном порыве, взяла гитару, присела на колонку и тронула струны… «Дура, че делаешь?!» – подумала она про себя. Но уже не могла остановиться и запела.
Над моей пропастью,
У самой лопасти,
Кружатся глобусы,
Старые фокусы.
Я же расплакалась,
Я не железная…
Песня Земфиры. Любимая песня Рины. Может, Земфира поет бесподобно. Но сейчас, на площади Курского вокзала, не было Земфиры, а была Рина. И она пела так! Земфира отдыхает.
Краешком глаз Рина поглядывала на Кабана, Шоника и Медведя. Как они отреагируют на ее выходку? А в общем-то – наплевать. Нет, почему же плевать? Ее уже давно подмывало спеть для них, но теперь, наверно, неподходящий момент она выбрала.
Пацаны о чем-то оживленно болтали с кавказцами, а потом стали по очереди оборачиваться на Рину, заметно офигевая. Наконец, все они замолчали, таращили на нее глаза и слушали. Кавказцы – тоже.
Живописная была картина. На контрасте, как выразился бы Кабан. Посреди вокзальной площади, унавоженной окурками, пустыми пачками из-под сигарет, опорожненными банками и бутылками из-под пива, между двух колонок, перед стойкой с микрофоном, в свете фонарей вырисовывалась миниатюрная фигурка, как бы даже чуть-чуть паря над нагретым за день асфальтом и, перебирая пальчиками струны гитары, пела чистым, тоненьким-тоненьким голосом.
– Ух ты!.. – восхищенно выдохнул Кабан. – Полный крышеснос…
– Бля! – только и сказал Шоник.
– Она кучу денег нам принесет, – шепнула Оленька.
Только Медведь молчал, странно как-то глядел на Рину.
– Хер с ними, с деньгами, – отмахнулся Кабан. – Деньги мы сами накуем… Смотри, она будто из воздуха соткана…
Прозрачная…
Прохожие замедляли шаги около Рины. Выкладывали деньги на гитарный чехол. Многие, остановившись, так и не уходили. Ашот шаром прикатился от палатки, оставив ее на своих женщин. Оленька присела на одно колено и влюбленными глазами пялилась на Рину. Даже с кичливых кавказцев слетела всегда тщательно поддерживаемая напыщенность, они, позабыв думать, как выглядят со стороны, без малейшей рисовки слушали Рину и смотрелись при этом как обыкновенные лохи.
Рина кончила петь. Площадь взорвалась аплодисментами, вспугнув голубей. Рина смутилась, не знала, куда деваться.
Ваграм, опомнившись, принял привычную горделивую осанку и очень громко произнес: «Вах!..» Ашот оценивающе цокал языком, мол, высокий класс.
Шоник между тем собрал с чехла деньги и шустро пересчитал. Глаза у него стали больше пятирублевой юбилейной монеты. Он подскочил к Кабану:
– Слышь… да она триста семьдесят рэ сделала, бля!.. За один, бля, номер…
Кавказец взял Кабана за локоть.
– Кто это?
– Рина… Она с нами… Новенькая…
– Значит так, Кобан! – громко, чтобы все вокруг слышали, сказал Ваграм. – Передай всем… Кто к этой девочке протянет руки – от нас патом протянет ноги… и… следи за ней… Понял?
– А то нет… Конечно… Всем передам, Ваграм.
Кавказец прошествовал к Рине.
– Умница… Прямо сюда попала, – он приложил ладонь к груди. Потом вытащил из кармана зеленую купюру. Держал ее так, чтобы всем было видно, что это пятьдесят баксов. Вручил Рине. – Это тебе! От меня… Ты их честно заработала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9