Однако дело может обстоять и так, что все это лишь результат случайных совпадений, недопонимания и всеобщей паранойи. Вполне возможно, что за этими недружелюбными воротами ничего плохого и не происходит, кроме обычной католической лабуды и церковной ерунды. Хотя, признайтесь, странновато, что мужики, пусть даже они и монахи, живущие в лесной глуши, где обитают пумы, медведи и бродячие пьянчуги-индейцы, вооружены пистолетами калибра 38 Сп вместо обычного дробовика. Но и это можно объяснить довольно просто. Мое желание подурачиться осуществится скорее всего так: я тайком проскальзываю за кулисы этого священного представления, недельку развлекаюсь в роли Великого Самозванца и в понедельник утром, когда придет время отправляться на работу, тихонько делаю отсюда ноги. С другой стороны, там, в лесу, до сих пор валяется покойник. Даже если он скончался от естественных причин, на мне лежит моральное обязательство сообщить о его кончине – может быть, его где-то ждет безутешная любящая семья. Более того и хуже того: представьте, что весь уик-энд я выдаю себя за брата Далласа, после чего признаюсь, кто я такой на самом деле, – разве я тогда не стану главным подозреваемым в убийстве несчастного брата Далласа? Но даже если я не сообщу о его смерти – а это будет крайне неэтично, – его тело рано или поздно найдут. А найти его могут прямо в самый разгар моего маскарада. Не угодит ли тогда старина Плаки в крупную неприятность? Поэтому я должен подавить в зародыше эту безответственную эскападу и спасать себя, а возможно, и других достойных людей от совершенно ненужных неприятностей. Однако, Боже, в этом монастыре происходит что-то подозрительное. Как говорил мой папаша, аристократ-южанин, в каждой поленнице дров прячется ниггер. Так и за этими стенами, сдается мне, творится что-то неладное. Я это печенкой чую.
Значит, все эти мыслишки лопаются в моей несчастной черепушке, как вареные кукурузины. Причем лопаются очень быстро, пока я бегу к этой самой просеке. Еще несколько секунд принятия решений и контррешений, проверок и контрпроверок. После этого я – бац! бац! – начинаю стремительно действовать.
Сначала устремляюсь к покойнику и избавляю его от пакета с документами, запечатанными документами, о которых я упомянул в предыдущем письме. Потом перетаскиваю тело на другую сторону дорожки. Подобно Ричарду Бротигену, который в начале каждой главы мемуаров случайно находит ручей с форелью, я тоже совершенно случайно нахожу ручей с форелью. О, я знал, что он там! Еще раньше, когда по пути к монастырю я проходил возле этого места, мой слух зафиксировал журчание воды – истинную музыку ее величества природы, материализующуюся в прекрасном ручейке. Во избежание назойливого внимания болтливых ворон я сталкиваю тело усопшего в воду, в ямку глубиной около четырех футов, которую я – к счастью или нет – обнаруживаю чуть ниже по течению ручейка. И приваливаю покойничка тяжелыми камнями. Оп-п-п-п! Черт побери! Я же забыл о трех сотнях зеленых. Приходится выудить тело – чертовски тяжелое – из ручья и вытащить у него из кармана деньги. Я знаю, о чем вы сейчас думаете, да награди вас господь сифилисом. Вы думаете, что Перселл утверждает, будто стоит в оппозиции ко всей монетарной системе и все же подвергает себя самым немыслимым опасностям, охотясь за тремя сотнями не облагаемых налогом долларов. Но, мои дорогие, вы же знаете, что федеральное законодательство запрещает портить банкноты. А оставить банкноты разрушаться от воды равноценно такой порче. Как бы то ни было, но после повторного спуска на воду корабля США под названием «Брат Даллас» я вытер руки о джинсы, снова поднялся на склон холма, нашел ту самую, прежнюю, тропинку и снова затрусил в гущу леса. Не пройдя и половины пути до монастыря, я встречаю все тех же монахов, один из которых со смущенным видом энергично потирает шею, а второй – он явно разъярен – перебрасывает свою пушку из руки в руку. Этот самый с пистолетом беспокоит меня больше всего. Почему бы ему в минуты тревоги не перебирать четки, как это делают все добрые пастыри божий? Я понимаю, у Пэта О'Брайена обычно краснело лицо, и он сжимал руки в кулаки, но этот-то сжимает в руках оружие.
– Привет, – жизнерадостно говорю я. – Нашел я документы. Ох уж эта моя беспечность! Но ведь даже святым свойственно ошибаться! – На моем лице появляется блаженная улыбка.
Вооруженный монах выхватывает у меня пакете документами, смехотворно долго разглядывает его, хотя на нем начертаны всего две строчки, но распечатывать не осмеливается.
– Беззаботность – грех, который в нашем ордене не поощряется, – произносит он таким тоном, который домохозяйке прошлось бы извлечь из морозилки в два часа дня, чтобы он немного оттаял к ужину.
«Ага, – думаю, – этот падре с пистолетом не слишком большая шишка в монастыре, если он не имеет права распечатывать мои документы».
По пути к стенам монастыря я приношу свои извинения другому монаху за то, что вынудил его принять горизонтальное положение. Замечаю, что благословенное вино христианского всепрощенчества отнюдь не сочится из всех его пор, однако он все-таки признает, что в подобных обстоятельствах сам повел бы себя тоже не столь учтиво.
– Правда, я не такой хороший боец, как вы, – произносит он с завистливым восхищением, продолжая массировать шею.
Мы подбираем саквояж, засовываем в него сутану, подходим к воротам и звоним. У звонка довольно благозвучный тон, вполне соответствующий религиозному заведению. Нас впускают внутрь. Ворота захлопываются. А вот этот звук не вызывает у меня приятных ощущений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141