Деньги, они сближают. Деньги – хорошая рекомендация. В Америке без рекомендации – никуда! Долг отдам через недельку. О’кей?
– О’кей.
– Жалко, что у тебя денег нет. Жена на три дня в отъезде. Бабы есть, закачаешься!
С шумного Брайтона Коля повернул в переулок и вошел в тишину «одноэтажной Америки». Вереницу двух-трехэтажных особняков украшали выносные таблички врачей, юристов, налоговых спецов.
«Помощь иммигранту» была прибита на боковой двери добротного владения психиатра. Коля нажал кнопку интеркома. Не дождавшись ответа, тронул дверь. Та открылась, и Мавроди увидел узкую штольню с лестницей. Поднявшись вверх, Коля обнаружил приемную с двумя табуретками для ожидающих. Дальше, сквозь арку, светлел кабинет.
– Можно? – подал голос Коля.
Никто не ответил.
Он прошел в кабинет. Помещение украшали полотна с кущами и лужайками, изображенными в округлых формах. Те же формы имели и садовые постройки, выступающие среди растительности.
На столе сидел кот – крупное мохнатое создание с плоской мордой и вмятым носом, как в спущенной резиновой игрушке, отчего морда выражала застывшее неудовольствие. «Вечно недовольный» кот посмотрел на вошедшего и не шелохнулся.
Сквозь приоткрытую дверь из кабинета виднелся внутренний коридорчик. Коля подошел к коридорчику и громко спросил:
– Есть кто-нибудь?
Ответа не последовало. Но где-то в глубине слышался шум душа.
Коля вернулся в кабинет и стал рассматривать картины. В лужайках и садах он теперь заметил разноразмерных людей и животных. Особенно понравилась Коле, похоже, что-то поющая в кустах женщина в розовом костюме.
Чернявый, невысокий, слегка сутуловатый, со шкиперской бородкой, владелец фирмы «Помощь иммигранту» Алабышев стоял в это время под козырьком входа в невзрачный дом и раздраженно оглядывался. Короткая лесенка спускалась к запертой двери в полуподвальное помещение. От руки написанная вывеска на двери сообщала русскими буквами: «Восстановление документов».
Вдруг лицо Алабышева просветлело. Он увидев полную даму, вылезшую из машины с кейсом в руке. Дама была затянута в синий с золочеными пуговицами брючный костюм, на голове несла синюю шляпку канотье с желтой лентой, на лице, под очками в форме бабочки, – килограммы пудры, помады и других красителей.
– Солдат спит, служба идет, – подмигнул Алабышев, когда дама оказалась рядом.
Доставая ключи, она протянула кейс:
– Подержи, пожалуйста.
Алабышев взял кейс и чуть не уронил:
– Ого! Что у тебя в нем, кирпичи?
– Бумага из Киева прилетела. Тут другой формат листа, не напасусь никак.
– Мама, я летчика люблю! – пропел-сострил Алабышев и пошел за дамой в подвал.
– Не ерничай, новобрачный! Чего тебе не валяется в субботу с молодой-то бабой? И между прочим, нехорошо уводить жену у своего приятеля! Японец столько для тебя сделал.
– Уже болтают, – сказал Алабышев самодовольно. – Японца не поймешь. То сама любезность, то «я – занят, потом!».
– Ревнует, значит!
Длинное помещение занимало два стола, беспорядочно загруженных кипами бумаг. На одном из столов ютилась отодвинутая к стене, старая русская машинка «Москва».
Хозяйка офиса, не стесняясь, принялась переодеваться.
– Уф! – выдохнула она, освобождаясь от брюк и каблуков, накидывая потертый халат и превращаясь из дамы в расплывшуюся тетку. Тетка выбрала из стопки голубую папку и протянула Алабышеву: – Держи! Эти готовы.
Алабышев достал из сумки скоросшиватель и передал ей. Тетка листанула документы.
– Солидный клиент, – сказал Алабышев, глядя на непроницаемое крашеное лицо.
– Провинциальные российские загсы по три месяца не отвечают, архивы – и того дольше, – проворчала женщина.
– Полин, мы ведь всегда понимали друг друга, – произнес он многозначительно.
– Дорогой мой, так то стоит…
– Само собой разумеется. – Алабышев протянул конверт.
Полина пересчитала деньги.
– В любом случае пару недель надо.
– Подходит.
Коле тем временем надоело ждать. Услышав, что шум душа затих, он шагнул в коридорчик и остановился перед дверкой в маленькую комнатку, не предназначенную для служебного пользования. Все пространство комнатки занимала широкая кровать, на которой вздыбилось колом цветное одеяло. Подушки валялись на полу. Вместо тумбочки между окном и кроватью втиснулся мольберт с недописанной картиной.
Перед мольбертом на раскладной табуретке разместился соблазнительный для Коли объект – распаренная, завернутая в простыню дебелая русая молодуха. Под тонкой простыней угадывались легкая полнота тела и тяжелые груди. Крутое белое бедро было выставлено словно напоказ. Молодуха водила по картине кисточкой.
Коля оценил представшую перед глазами «живопись», и как-то сразу исчезла усталость от ожидания.
– Картина продается?! – нарочито гаркнул он.
Молодуха завизжала от испуга, будто ее режут, прикрывая простыню на груди руками. Но, рассмотрев незнакомца и осознав суть вопроса, она кокетливо заулыбалась.
– Напугали как! Вы живописью интересуетесь?
– Я люблю именно такие вот сексуальные сюжеты.
– Что вы видите в моем творчестве сексуального?! – неестественно рассердилась девица. – Это же романтизм. Томление чувств.
– Вы слишком откровенно их томите, – сказал Коля, изображая знатока.
– Как это?
– Что вот там? – Коля указал на два розовых дерева у беседки.
– Яблони в утреннем свете.
– Не-ет, – Коля отрицательно замотал головой и уставился на ее грудь.
– Ах, прекратите!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153