Пускай богат он и силен, пусть даже мудр он, даже справедлив, даже великодушен.
Но это — едва ли… Редко проявляют горцы данные качества в межклановых отношениях.
И завертится междоусобная карусель с невиданной силой.
Если уж в мирное время волками смотрят друг на друга как предводители, так и рядовые члены соответствующих кланов, — можно представить, что случится после исчезновения верховной власти! Пусть даже символической…
Кровавый вихрь, который выплеснется наружу, настолько же превзойдет уровень обыденного зверства, насколько ливень превосходит изморось.
Это — не отвлеченные рассуждения. Уже не раз и не два приходилось Шотландии отпить из чаши сей…
И больше пить она не желает.
А ведь рядом, отделенная такой же невидимой, но именно потому непроницаемой границей — рядом Англия. Держава Сассэнах!
Могучий, немирный, небескорыстный сосед.
Уже ломал он гордость горцев у Сольвейского залива. И еще предстоит ему окончательно сломить ее в Куллоденских болотах [две знаменитые битвы эпохи англо-шотландского противостояния, соответственно шестнадцатого и семнадцатого веков; поражение под Куллоденом окончательно закрепило зависимость Шотландии], подтвердив превосходство строя — перед натиском, тактики — перед отвагой.
Нового Времени — перед Старым…
Впрочем, это еще не сейчас. Но очень многие и ныне, помня о Сольвейе, предвидят в глубине своих мыслей призрак Куллодена.
Вот отчего чтут горцы обитающего в Лоуленде короля. Чтут, хотя с трудом признают за лоулендерами право зваться людьми.
И не считают позором сменить Горы на Равнину лишь в одном случае. Если тот, кто свершает эту перемену, уходит не просто в Лоуленд, а именно к королю…
Тогда это — не позор. Но все равно: уж никак и не слава это…
Говорили в старину: есть тропа Чести, есть тропа Истины, есть тропа Выгоды. И не всегда совпадают они…
23
День пути оставался до Эдинбурга. Это — если в милях мерить.
Но разверзлись хляби небесные. Еще бы — осень ведь! И от рассвета до заката преодолели они от силы треть этого расстояния.
А что делать, если дорога превратилась в липкую полосу жидкой грязи? Не может лошадь быстро идти, если при каждом шаге вязнет она где выше бабки, а где и по колено.
В чем были, ушли Конан и Дункан с пепелища. Но вот уже оба едут верхом, на плечах у них — богатые, подбитые мехом плащи, а седельные сумки
— полны.
И каждый ведет в поводу сменного коня под легким седлом. И еще один конь плетется следом — но не седло, а вьюк лежит у него поперек спины.
В глубине же споррэнов каждого всадника тихо позвякивают монеты — дюжина серебряных и по две-три золотых.
Откуда все это?
Лучше не спрашивать…
Уж если попал в поток времени — будь добр, живи его законами. А законы эти что в Хайленде, что в Лоуленде — жестоки есть…
Разумеется, неписаные законы. Писаных — мало. И соблюдаются они весьма редко. Так что, если уж путешествуешь в горах с какой-то целью, — не на закон положись, а на меч.
На катану или на клеймору — все равно.
К четвертому году странствий эти клинки в руках воинов такого уровня могли обеспечить своим владельцам стоимость пары замков с обслугой, — а не то что нескольких лошадей.
Могли бы. Но не обеспечили.
Потому что не обогащение было их целью.
Это во-первых. А главное — обоим претила возможность использовать и свою телесную неуязвимость, и боевое мастерство для достижения обычных целей. Не только богатства — но и славы, почета, уважения…
Это — во-вторых.
Добившись славы — не приобретешь чести… Неудобно всерьез сражаться против смертных, хотя и приходится порой. Все равно что краплеными картами играть!
Да, именно обоим эта возможность претила. Не только Конану — но и Дункану.
Значит, сумел все-таки Конан, исподволь пробившись сквозь жажду мести, продолжить обучение…
И это — его победа. Не полная, конечно, — но все же победа!
— Тебе не кажется, что пешком мы быстрее доберемся?
— Не кажется.
— Почему? Тридцать миль — столько и обычный человек от зари до зари одолеет. А уж мы-то с тобой…
— Да, мы с тобой эти мили не пройдем — пробежим. И даже запыхаться не успеем. Но дело не в этом…
Конан вспомнил, как когда-то, невообразимо давно, он на спор с Рамиресом всего лишь за пару часов бегом настиг оленя.
Настиг, а когда олень рухнул на колени, загнанно поводя боками, — выхватил из ножен клеймору.
Выхватил, но не ударил.
Точнее, ударил — но не в горло и не под ребра. Глубоко надсек один из рогов повыше первого отростка — чтобы при встрече узнать зверя по зарубке.
И по блеску в глазах Рамиреса (тот следовал за ним верхом) Конан понял, что поступил правильно.
— …Обо всем ты подумал, ученик мой, — сказал тогда Рамирес, и веселые морщинки разбежались от уголков его глаз.
— Лишь одно забыл. Самое простое.
Конан озадаченно нахмурил лоб:
— О чем забыл я, Учитель?
— Олени меняют корону своих рогов каждый год! Значит, если и встретишь еще раз своего крестника — не узнать тебе его!
И звонко захохотали после этих слов и Учитель, и ученик. А потом Конан задорно вскинул подбородок:
— Ничего! Быть может, я этого самца еще в нынешнем году разок догоню! Еще прежде, чем он рога сменит…
И снова хохотали они: один — сидя в седле, другой — стоя перед ним… А в нескольких шагах от них поднимался с земли отдышавшийся ветвисторогий красавец.
Уже без страха поднимался…
Да, когда Учителем был Рамирес — было так…
А когда Конан стал Учителем — иное испытание он придумал для Дункана.
Бежал Дункан рядом со всадником, стараясь не отстать.
Сперва — за холку коня придерживаясь. А потом, научившись владеть не только мышцами своих ног, но и управлять дыханием, — уже без всякой поддержки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41