.. Газ – тридцать копеек в месяц – течет по трубе… Не нужно ни топлива, ни печей – все поступает с централки! Все им подается! Даже вода кипяченая. Я сама готова хоть завтра перебраться в райцентру. У Нины зарплата 150 в месяц, у Тудора – 117 рублей… Питаться будут в столовой, белье – носить в прачечную. «А что делать с домом? Для кого я построил его? Новый-новехонький, детки, вас дожидается!» – Это им тесть говорит. А племянник мой отвечает: «Подарите его колхозу!.. Или внаем сдайте, или продайте!..» Как это вам нравится!.. А кто будет кормить престарелых родителей? Кто им глаза закроет и в землю зароет?…
Но Никанор уже не слушал жену, собственные мысли занимали его целиком…
Зато баба Кица внимательно слушала и все мотала на ус… Будет потом рассказывать по селу:
– Неужто не слышали, дорогие?! Этот моряк, который объездил весь свет, замотал свою свадьбу… Обещал – две, а не сыграл ни одной… Невеста-то у него на сносях: не сегодня-завтра родит! Ждите, позовет ли еще на крестины…
А через забитую дверь доносилось:
– Захотелось тебе покоя…
Взял себе дом из сосны,
И оставил нам этот глиняный,
И оставил нам горе…
А Никанор глаз не может отвести от бочонка с торчащей из него полосатой кишкой… И сосал он этот бочонок, как материнскую грудь, сосал, как лекарство, через резиновую кишку, словно искал не сладости в нем, а земной горечи от сердцевины корней, чтобы всосать через них самую соль земли… Но дело обернулось иначе, сама эта соль, через корни, через бочонок с полынно-горьким гибридом, сосала его… Он и не замечал, как начал в землю врастать, как, лежа на полу, терял сквозь худую подстилку соки свои живые: это земля спешила захватить-его, наливая тяжестью, прижимая к себе, – живого Кручану, который теперь лишь изредка вздрагивал и, посасывая вино, усыхал, пока не сделался вовсе как сухая былинка, на радость земле, и тогда она последний раз поманила его на простор, чтобы на веки вечные распластать по косогору и… в овраге настигла!
Из каса маре слышалось причитанье Ирины:
– Бедные ресницы и брови,
Они травой прорастут…
И тут Никанор не выдержал:
– Да замолчи, наконец, жена! – ни с того ни с сего набросился он на несчастную женщину и тотчас же, успокоившись, уже мягко, ко всем: – Люди добрые, хватит… Приведите сюда Ирину, а то она может рехнуться!
А у бабы Кицы, пожалуйста, и на этот счет свое мнение:
– Никанор, будь мужчиной… Послушай меня: женщина сходит с ума, только когда не плачет, а мужчина – только когда кричит… Так что лучше уж ты не кричи, а помоги мне отнести эту миску с голубцами во двор, чтобы поставили их вариться в казан на плиту. Ей-богу, судорога поясницу свела!..
«Ну, как с ней быть, с бабой Кицей! Своими судорогами, говорят, трех попов отправила на тот свет, которые, между прочим, никогда не кричали… Ох, век женщин пришел!..» – И Никанор схватил с пола миску с голубцами и, нахмурившись, быстро вышел из комнаты.
Впрочем, хмурился он только для вида, а про себя был даже рад отдохнуть от словоохотливой своей половины, от бабы Кицы с перчеными ее комментариями, от не дававших ему покоя причитаний Ирины.
Во дворе поискал в карманах спички, вытащил папиросу, закурил:
«Утешу-ка себя папиросой… и заодно над жизнью подумаю!»
Однако и здесь, во дворе, тоже шла своя жизнь, а вместе с нею шли свои разговоры. Старший гробокопатель, как раз хорошенько выпив вина и наевшись досыта голубцов, теперь благодушно настроенный, рассказывал своему более молодому помощнику:
– Так вот, квартирантка наша Женя, зоотехничка, ушла от нас. И не с кем переброситься словом… «Замуж выхожу, дедуня!» – сказала мне…
Никанор старался не вслушиваться в разговоры могильщиков, а сосредоточиться на своем. Конечно, он уже не надеялся воочию увидеть Кручану, слишком тревожил, слишком много значил для него этот человек… Но вот вызвать в своем воображении кого-то попроще, пусть хоть самое плевенькое «видение», – на это он еще, скажем, надеялся… Вон того парня, на кукурузе, с графином вина, обидевшего его своим выкриком: «Да здравствуют, бадя Никанор, твои ямки… до светлой весны!..»
А первый гробокопатель продолжал свой рассказ:
– Сначала ребят было начала приводить к дому, под окна. А я говорю: «Голубушка, дяде не нравится. И тете тоже». Поняла да замуж пошла девка. «Замуж иду, дедуня Горицэ…» – «Что ж, иди, дело хорошее…»
«А может, взять жениха-племянника-моряка? Казалось 0ы, только что бился с ним целый вечер на сговоре… И слова его забавные словно застряли в ушах… „Кручу ли баранку, ласкаю ли красавицу Нину, прежде всего удовольствие получаю… Имею на это полное право!..“ Слова-то вот они, а лицо… не возникает никак!»
И опять первый гробокопатель:
– А моя-то: «На что она, глупая, берет этого, а не того? „Молчи, – говорю, – может, это и есть ее счастье…“
«Хотя бы, на крайний случай, увидеть кассира, старика Костакела… – тоскливо думает Никанор. – Тьфу, не удается никак!.. Эти могильщики со своей квартиранткой – Зинкой-зоотехничкой – заморочили мне мозги!.. Мешают сосредоточиться. А может, я потерял свой редкостный, таинственный дар?… Вот было бы обидно, все же он нравился мне самому…»
И Никанор с осуждением посмотрел на небо и, может бессознательно подражая Кручану, зачем-то погрозил звездам кулаком. И даже вслух произнес: «Вы, звезды… оставайтесь с вашим предназначением там, на небесах… Наплевать мне на вас!..» Но тут же опомнился: «Слушай, неужто я пьян?» И устыдившись глупых слов и мальчишеского поступка, опрометью, не разбирая дороги, бросился в дом…
Когда он вернулся в комнату, Ирина Кручану уже была здесь, с опухшим от слез лицом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27