И однажды, в летописные времена, когда напали на нас бесчисленные полчища турок, а господарь знамена свои опустил перед этой угрозой, тот общий их предок – он тоже был вспыльчивым человеком – впервые в здешних местах выругался страшным ругательством «в креста его господа душу» (за точность, конечно, поручиться нельзя, ибо летописи об этом умалчивают, но старики вспоминают…). Слова эти возымели столь сильное действие на окрестных сельчан, что они тут же восстали против владык, и земных и небесных, укрывшись в соседнем лесу, а своего предводителя Хынку переименовали в Кручану, памятуя о крестной муке Иисуса Христа, давшего миру новое откровение… Так или иначе, но до нынешних дней благодарное человечество прославляет имя Хынку крестьянской пословицей: «Воевода хочет, а Хынку – нет!»
– Так вот, значит, где собака зарыта?! – воскликнул изумленный жених. А был он непростительно молод и не очень-то умел самостоятельно мыслить. Вот ведь в чем дело, в голове его впервые складывались вместе два разнородных явления: народная мудрость, которую он вспоминал в трудные для себя дни, и живой, симпатичный ему односельчанин Кручану, нежданно-негаданно умерший третьего дня. И к тому же представь, где, когда сделал он для себя это открытие? У себя на свадебном сговоре! Нет, здесь следовало основательно разобраться. С одной стороны, простой смертный, колхозник Кручану. С другой – победы или горькие поражения – неизгладимые свидетельства славы былой. И все же что-то общее есть между ними! Кто из нас с малолетства не мечтает о славе и подвигах? А живем мы чаще всего в наивной и мелкой суете повседневности, ненавидя или любя ближних своих: соседа, жену, любовницу, милиционера или какого-нибудь там Василе Кофэела… И помираем мы, как правило, тоже примиренные с прожитой нами жизнью и с мыслью примерно такой: «Какая там к черту слава? Живешь как трава, так же увядаешь…»
Но вот помирает Кручану, и что-то их заставляет, всех их – близко его знавших людей – поднатужиться мыслью (да-да, поднатужиться, я бы даже сказал, с каким-то настырным азартном), чтобы непременно уразуметь намерения и поступки покойного. Вроде бы дальнейшая жизнь и само понятие об их собственном земном назначении от этого во многом зависят! Вот Кручану морочил село своей дурью, спать спокойно не давал. И теперь, даже уже мертвый, он их не оставляет в покое, в эти святые часы семейной радости он вроде бы здесь же, с ними рядом сидит, на самом почетном месте, да вроде бы еще и кукиш держит в кармане… А что в его жизни было такого особенного: ну, разрушил дом в центре села и перебрался на выселки (стало быть, мужик был хозяйственный!); ну, полюбили его две женщины вместо одной – и жена и любовница (подумаешь, великое дело?); и вот, наконец, помер (тоже, с кем не случается?) – и все?… Может, они чего-то самого главного недоговаривают? Или мечты человека, мотивы поступков иногда бывают важнее реально прожитой жизни?…
И тут жених, самый молодой и самый любимый человек в этом доме и за этим столом, задал вопрос трудный и, пожалуй что, оскорбительный:
– А если был нехорош покойный Кручану, зачем вы его в правление выбрали?
Родичи молчали, отводили глаза, делали вид, будто бы не слышали, вообще ничего не случилось… И все, глядишь, обошлось бы, но жениха понесло, и он уже остановиться не мог. Он произнес такое бестактное, неуместное слово… абсолютно немыслимое в устах молодого человека, да еще на собственном свадебном сговоре, где до этого все шло чинно и благодушно, как это, впрочем, и полагается среди всех этих людей и будущих родственников…
И вдруг жених буквально потряс, сразил родичей наповал сказанными громко, внятно в их адрес словами: «Дурачье! Ох, и дурачье! Так вам и надо…» И тут же встал…
4
– Целую руку, бабушка, – сам жених уже потчевал сотрапезников, – кушайте, мамуцэ, пробуйте, тэтуцэ, – пробовал называть тестя и тещу как полагается, – и вы, мама, и вы, дядя Никанор, и вы, тетя Игдения, угощайтесь чем бог послал… Мне б все-таки хотелось узнать у вас, чем закончился тот скандал… Постойте, когда ж это было? Не в пятьдесят ли седьмом? Меня, помнится, в том году только впервые выбрали старостой класса, и я, конечно, в делах взрослых не разбирался. Но на отчетном собрании мне случилось сидеть с учительницей в первом ряду. Это было как раз после того, как навестили отстающих, и кое-что слышал своими ушами…
– О каком скандале он говорит? О чем речь? Какое такое собрание?… – вопрошали друг друга сидящие за столом, еще толком не придя в себя после недавней грубой выходки жениха.
– Неужто забыли? А ведь был скандал потрясающий, когда этот самый Кручану… – Жених, может быть, искренне, черт его знает, а может, с какой-нибудь подкавыкой, достаточно хорошо скрытой, пытался припомнить, не переставая удивляться их девичьей памяти. – Ну, конечно, это был тот самый Кручану, он крикнул вам в лицо: «Дурачье!» Да как же вы забыли?… Ну, пусть кто-то другой, однофамилец Кручану, но помню только, как на общем собрании колхозников. он сказал вам в лицо: «Дурачье! Ох, дурачье! Так вам и надо! Что вас за нос водил такой же дурак, как и вы!..»
Нет, с женихом, безусловно, что-то происходит… Не издевается ли он над ними?…
– Неужели покойный обзывал нас в лицо дураками? Вот так да… Где, когда могло случиться такое?… Нас, сидящих за этим столом… – И родичи, сваты и сватьи ошеломленно переглядывались, но по мере того как нарастала растерянность, нарастал и протест, желание немедленно и без стеснения оборвать жениха: «Ишь, умник выискался! Староста класса! По какому праву родных обзываешь?! Нет, это уже ни в какие ворота не лезет…»
Беспокойство, неприязнь, подозрения росли, и вот уже теща прошептала своему супругу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27