Примирить в своем гардеробе кружево и шерсть, шелк и кожу, золотое и розовое, агрессию стиля гранж и кукольное очарование бэби-долл сложнее, чем потушить международный конфликт. Но в этом-то и состоит главная задача – стать гуманитарным послом модного тренда и с блеском провести мирные переговоры между собственным гардеробом и строгими требованиями знаменитых дизайнеров. Выбор этого октября – компромисс, без которого невозможны ни современная геополитика, ни современная фешн-стратегия.
Главный редактор
– Аленушка, ты помнишь про сегодня?
– Да, мам. Доброе утро!
Я попыталась придать голосу твердость – как будто проснулась с петухами, с грохотом первых мусоровозов и уже сделала легкую пробежку.
– Так день уже!
Промахнулась. На часы-то я не посмотрела. Интересно, а сколько сейчас?
Я отвечала кратко, чтобы не выдуть из головы остатки сна. Если свернуть разговор быстро, есть шанс еще немного поваляться.
– Мам, я перезвоню через час, угу?
– А почему голос такой? Ты не заболела? Или опять поздно легла? Я тебя разбудила, да?
Догадалась. Каждый раз мы играли с мамой в эту игру. Я говорила ей, что в субботу с утра я сплю, каждую субботу мама звонила мне с утра пораньше, чтобы выяснить, когда я легла.
Мама, жаворонок, всю мою совью жизнь пытавшаяся вымуштровать меня под график режимного предприятия, считала, что ночные бдения – это от расслабленности и отсутствия дисциплины.
– Почему ты не можешь режим наладить? Вот йоги просыпаются в пять утра, а ты ложишься в это время!
А вот и нет! Вчера я легла в полчетвертого.
Мама свято верила в спасительную силу холодного душа, прогулок на загазованном московском воздухе и бумажки с режимом дня, все мое детство провисевшей на холодильнике. Может быть, поэтому я и выбрала профессию, где соблюдение режима не было профессиональной доблестью.
– И курила, наверное, да?
– Немного.
Вчера мы болтали с Ленкой до трех, и я успела изничтожить пачку.
– Валера, подойди, поговори со своей дочерью!
Папа сейчас сидел где-нибудь на кухне, допивал чай и готовился закурить, пока мама не видит. У нас с детства был молчаливый сговор – мы игнорировали мамино расписание, валялись до обеда, меняли лыжную прогулку на поход в магазин, а вечером резались в шахматы. Это продолжалось до полуночи, пока не приходила мама и не завершала блиц-турнир призовой разборкой.
– Ребенку давно пора спать! А ты, Валера, как отец, не должен потакать!
Год назад я сняла квартиру, вырвавшись с боями из теплых родительских объятий, и теперь воздействовать на меня можно только точечно и исключительно по субботам. Семейный обед в выходные – на этих условиях я была отпущена на вольные хлеба.
– Твой отец не слышит, он тоже только что встал!
– Мам, ну сегодня хотя бы не ругай его.
Сегодня мы отмечали выход папиной книги – «Инженерные приложения теории случайных процессов».
– Как думаешь, котлеты сделать? Вы же с отцом любите котлеты. Или опять скажешь, что не ешь?
– Мамочка, ты сама решай.
– Я Марину позвала. Ты Свете не звонила?
– Нет, мам, не успела.
Марина Олейникова была старинной маминой подругой, еще со времен законспирированного химического НИИ, в котором они проработали лет двадцать пять. И жили мы в одном доме – серой кооперативной кишке, отстроенной в конце 70-х. Со Светкой, ее дочкой, я ходила в одну школу и дружила с первого класса.
Светку я не видела уже два месяца. С Олейниковой мы теперь не совпадали по времени – когда я приезжала с работы, в половине окон уже не горел свет и Светка, жившая по расписанию американского табачного гиганта, давно спала. В 7.30 выспавшаяся Олейникова уже приступала к своим сигаретам, а я едва успевала доехать до конторы к 11.00, удивляясь каждый раз, как у меня получается одновременно спать и рулить.
– Может, оливки еще открыть? Или маслины? Как ты думаешь?
– Мам, я куплю колбасу по дороге.
– Ты, как отец, никогда не слушаешь! Ладно, просыпайся. И смотри, не опаздывай, – все в четыре придут!
Я рухнула в кровать.
Черт! Проспала! Я металась по квартире в поисках образа. У нас бы сказали – look. Всю неделю я завешивала стулья снятыми впопыхах свитерами, джинсами и блузками, и теперь наступила расплата за легкомыслие: все, что я находила, оказывалось мятым или требовало дозы «Ариэля». Вид, то есть лук, был плачевный. Мои собственные вещи мне мстили – за то, что я слишком много внимания уделяла неродным, тем вещам, которые приносили в журнал, чтобы снимать в них звезд, и которые я облизывала, проверяя подписи под их, звезд и вещей, общими фотографиями: Ингеборга Дапкунайте, платье Salvatore Ferragamo, туфли Marni, Екатерина Гусева, пальто Hussein Chalayan, кардиган Burberry.
Я прославляла чужие гардеробы и коллекции, пока мои безымянные друзья прозябали в безвестности в тазах или на проволочных вешалках из химчистки. До меня квартиру снимал какой-то парень – ему тоже некому было стирать рубашки, но он хотя бы знал место, где это делают за деньги.
Эту квартиру нашла мне тетя Марина, которая после распада химической промышленности на составляющие переквалифицировалась в маклера. Искали долго. Всюду находили обои с цветочками, огромные плюшевые диваны и кресла, непонятно как втиснутые в однокомнатный метраж, лакированную мебель, обкусанную по углам. В принципе, в этом не было ничего страшного – у нас дома тоже сохранились раритетные серванты 60-х, которые, говорят, снова актуальны. Но я искала квартиру, в которой можно засыпать, не думая, сколько людей до меня дышали в этих стенах. Те квартиры, что мы посмотрели, были затерты, как старый халат, – их так интенсивно эксплуатировали, так много и густо в них жили, что никакой стиркой, никакой уборкой не стереть следы прежних съемщиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31