И много раз писал об этом – мне ненавистна эта идеология, когда тебе навязывают – покупай, покупай. Когда спрос определяет не только рыночную цену, но формирует жизнь. Западное общество зашло в тупик, зажатое в тиски консъюмеризма…
– Вы снимаете злое кино?
– Я бы так не сказал. Я люблю своих героев. Вот картина Олтмана «Прет-а-порте» – разве злая сатира? Нет, он с доброй иронией сделал. Друзей своих там снимал.
– Ну, не знаю, по-моему, там практически нет положительных героев. Это мир монстров от моды. И он никому не сочувствует. А у вас есть положительный герой?
– Конечно. Я всех их люблю.
– Почему Гейдельман стал героем вашего фильма? Как вы относитесь к его идее, что любовь можно купить? И продать, соответственно. А ведь вы против консъюмеристского подхода.
– А что плохого Паша делает? Он осуществляет женскую мечту. Быть замужем, иметь деньги. Рожать детей от мужчины, который может их накормить и обучить. Женщины всегда хотели этого. И не верьте, если вам кто-то скажет, что это не так. Даже если вы сами будете мне сейчас говорить, что так не думаете, я в это не поверю.
– То есть получается, что женская независимость, профессиональная реализация – этого не существует, что ли?
Я завелась. Почему он так безапелляционно говорит от имени женщин? Единственное, что можно противопоставить человеку, который способен легко тебя переехать, – это самоуважение и финансовая независимость. Я лично не собиралась возвращаться в состояние очарованной курицы.
– Это все протестантская чушь! – продолжал Кончаловский. – Про равноправие и реализацию. Женщина имеет право рожать детей от нормального мужика. А у мужчины есть обязанность на эту женщину заработать, и на детей своих. Дети здесь принципиальное – то, что связывает. Нормальный мужик хочет свою жену обрюхатить сразу после свадьбы. Чтобы сидела дома, была беременна и вообще была моя. Привязать ее, сделать зависимой. С младенцем она не много заработает.
Зачем он сказал про свадьбу? Зачем я, дура, спросила про Гейдельмана?
– Мы далеко ушли от темы глянца. Давайте вернемся к картине, – мне нужно было срочно остановить кровь, уже капавшую из ранки, с которой Кончаловский содрал свежую корочку.
Давай, давай, придумывай следующий вопрос!
– Почему же? Это все туда же, в тему. Что такое глянец? Мечта о лучшей жизни. История о том, как девушка попадает в сказку. История о Золушке, которая ищет принца. Вернее, ищет-то она реализации – той, о которой вы говорите, – а находит принца с деньгами. Что такое современный принц – это олигарх. И все – она выходит замуж. Сказке конец.
Конец. Контрольный выстрел в голову. Я оглянулась в поисках спасения. Этого делать не стоило. Рядом стояли Лия и Настя.
– Андрей Сергеевич, я сейчас на эфир еду. Вас когда встречать?
– Через час я буду у вас. Здесь уже почти закончили.
– Вы, кстати, в моем кино будете сниматься, – сказал он, когда они отошли.
– Как это? – не поняла я.
– Там есть сцены редколлегии. Будут реальные журналисты, из вашего журнала. И вы тоже приходите обязательно, считайте, что кастинг вы прошли.
Впотьмах меня кто-то окликнул. Лия.
– Алена! А что Кончаловский еще говорил про глянец?
Островская и Ведерникова стояли возле черной BMW X5, Настя вертела на пальце ключи и внимательно слушала.
– Ну, так… Что мы как дети в России, которые играют в эти блестящие игрушки: бриллианты, вещи, яхты… Что хочет показать, что это навязанная нам игра… Ну, что сейчас говорить. Я расшифрую интервью, ты прочтешь.
Я быстро попрощалась и побежала к своей Бурашке Че. Сигнализация не срабатывала. Дверь не открывалась. Мне посигналили, я зажмурилась, ослепленная ярким светом фар, и метнулась в сторону, пропуская джип.
– Может, оставишь здесь свой лимузин? Подвезти тебя до метро? – из черного BMW выглядывала Лия. Ведерникова сидела за рулем.
Да уезжай ты, наконец!
– Спасибо. Как-нибудь сама. А то… на эфир опоздает.
Я не могла назвать ее по имени. Прочесть ее имя в журнале – это одно. Но пропустить через собственные голосовые связки… Мне казалось, если я произнесу вслух – «Настя Ведерникова» – она, как Вий, станет сильнее меня. И тогда ничего уже не изменить. Хотя, о чем я думаю – что можно изменить?
Я стукнула по замку. Сигнализация завизжала и, наконец, поддалась. Че Бурашка, которую так умело водил шофер Канторовича, впустила меня внутрь.
Домой я добралась к двенадцати. Включила телевизор. Это давняя привычка – его сонное бормотание хорошо заполняет пустоту квартиры.
Разбрасывая одежду, защелкала пультом. По Первому – американский фильм. По «России» аналогично. По НТВ – сериал без начала и конца. МузТВ. Наша музыка. Ляля, Ариадна, Кассиопея – звезды с папиным бюджетом. Мимо. Дом имени Ксении Собчак. Нечего смотреть. На 15-й кнопке я споткнулась.
Настя сидела на своем троне, в голубом платье от Valentino. В журнале у нас было такое. Я запомнила.
– Доброй ночи. В моей студии и на ваших часах ровно 12. Это время After-party. Время модных людей, роскошных вещей и светских новостей, – говорила Ведерникова. Уверенная. Красивая. Потрясающая. Еще лучше, чем та Настя, которую я только что видела.
Я прилипла к кухонному телевизору – одна нога так и осталась в джинсах, рука шарила по столу в поисках зажигалки.
– Сегодня у меня особый гость. Исключительный. Тот, кто сегодня не имел чести с ним поздороваться, недостоин называться светским персонажем. Потому что сегодня, – Настя сделала мхатовскую паузу, – Андрей Сергеевич Кончаловский пригласил нас всех, всю Москву на презентацию своей новой картины «Глянец». Это уникальное событие – в режиме реального времени снимались первые сцены картины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31