Я немало потрудился, поспособствовал, чтобы внушить ему сию благородную страстишку: собеседников подбирал, трактаты на руку подпихивал, а когда процесс пошел – то ввинтился к нему в доверие и стал ему наперсником и подручным, хранителем башни, с которой и шли все наши наблюдения. Ах, сколько же удовольствия я получил за эти годы поисков, сомнений и открытий! Так дряхлый старец сопереживает любовным победам юного удальца, упивается его рассказами, любуется его любовницам, сам уже не способный к страстям и горению… Я очень тщательно подбирал ему первоначальную, «стартовую» литературу, то же касается и рассказов умудренных предшественников, так что мой Гилуз (имя моего принца) начал свои наблюдения по самую маковку исполненный невежества, суеверий и энтузиазма. Первые месяцы были бестолковы, ибо открытия сыпались каждую ночь как из рога изобилия, одно красочнее и фантастичнее другого, и каждая следующая ночь опровергала предыдущую, или подтверждала ее ненадолго и забывалась, в суете последующих открытий. Я был юношей благородной фамилии, из бедного, но хорошего рода, и мне позволялось не только сопровождать принца Гилуза в его скитаниях по морям сомнений и океану познания, но также и подавать ему скромные советы, почтительно дискутировать по тем или иным частностям… Так я подвел его к мысли завести книгу наблюдений, «ночной дневник», можно сказать, дабы плоды наблюдений не исчезали в складках ненадежного человеческого сознания, но всегда были наготове, буде возникнет нужда освежить в памяти понятое и увиденное. Пословица гласит: доносчику первый кнут!… Но очень редко кто знает вторую ее половину: а советчику – второй и все остальные! Так я и был назначен вести эту самую книгу, ежедневно, а вернее еженощно пополнять ее ценными наблюдениями. Но мне отнюдь не в тягость был кропотливый этот труд, неблагодарный, на первый взгляд, но воистину бесценный. С точки зрения истинного познания первый год пропал впустую, но это только казалось моему нетерпеливому уму – на самом же деле в этот год свершилось главное чудо: принц вдруг обнаружил, что ночной небосвод – это не черное полушарие, вид изнутри, с бесчисленным количеством брешей и дырочек, расположенных в беспорядке, но – целый мир, живущий по своим законам. Полутора лет не прошло, как он научился определять время ночи по расположению звезд и Луны (почти такая же как спутница Земли, чуть подальше и чуть поменьше в размерах) и даже сезон, время года.
Еще год – и в небе из мешанины звездных светлячков появились устойчивые созвездия со своими именами и эти имена им дал принц. И сами звезды… У меня и сейчас хранится звездный кадастр, в последней редакции насчитывающий более восьми тысяч поименованных звезд! А вдруг обнаружились странные звезды, общим священным числом пять, которые не пожелали принадлежать созвездиям, но скитались по небу согласно своим, непонятным человеческому разуму, законам. Он тогда еще не знал и не представлял, что такое планеты и орбиты, но обратил внимание на странности… О, я был в восхищении от тех невероятных лет и смертельно боялся разрушить, прервать, испортить разворачивающуюся предо мною дорогу к истине. Только четырежды за все тридцать с малым хвостиком лет отпрашивался я у него на войну, как бы в отпуск, чтобы размять мышцы и просто для развлечения, и каждый раз менее, чем на полгода, и все четыре раза честно возвращался в нашу обсерваторию, к фолиантам, зрительным трубкам, картам звездного неба, расчерченным искуснейшими художниками дворца под его, принца, неусыпным оком.
Ни сном, ни духом, ни намеком не подвигал я принца Гилуза к той тропе, что я считал правильною, о, нет! Но я помогал ему в том, что составляло для него главную радость и смысл жизни, чему не мешала моя щепетильность: подсказал ему, как лучше ухаживать за линзами в примитивном телескопе, когда он сумел изобрести его (или почти изобрести, усовершенствовав придуманные до него очки), как математически грамотнее разграфить таблицы для простейших эфемерид. Гений – это большой и необычный склад ума. Вот он был гений, и за тридцать лет жизни на башне и возле нее он сумел пробежать путь, который под стать был бы целой плеяде гениев земных, живущих не вдруг, не в одно время, а в течение столетий, передающих друг другу по эстафете факел накопленных истин. Принц так и не стал никогда халифом и умер сорока пяти неполных лет… С собой я взял только первые два тома «ночных дневников» из семидесяти, повествующих о первом годе наблюдений, да звездный кадастр, да карту звездного неба, на которую ушло четыре телячьих шкуры. Остальное я сжег собственноручно, том за томом, свиток за свитком (том – на самом деле это связка из двунадесяти пергаментных свитков большого стандарта), год за годом. Иначе бы их без меня сожгли, порвали бы, или как-нибудь иначе надругались здравомыслящие растения – людишки-наследники. Ведь и Медный Всадник – с точки зрения голубя – простой унитаз…
Принц мой при жизни слыл слегка поврежденным в рассудке и это помогало мне удерживать придворную гопоту от интриг в его адрес, ибо никто не боялся его, не видел в нем соперника и врага, и мне оставалось только приглядывать, чтобы никто не почуял в нем легкую для себя добычу.
А не отдохнуть ли мне после сытного ужина? – Мой разум мне изменяет с моими мыслями, так что пора, пора, пора… На боковую. Я люблю видеть сны. Мне под силу помнить их все, и я волен воплотить любой – в формате бытия, кинофильма, либо в виде подробного описания. Но чаще всего я просто засыпаю, просто просыпаюсь и просто вспоминаю обрывки…
Глава 12
– Хороших людей на земле больше, чем плохих, но плохие живут дольше и гораздо ближе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116