Пассажиры не спешили. По трапу на борт, как к себе домой, поднимались гражданские чиновники и два офицера. «Все верно», – повторял про себя Редж. Утро выдалось теплое. Он пошел в свою каюту и обрядился в заранее припасенные шинель и шапку майора Машука. Эта скотина скоро кое-чего недосчитается. Неумело замаскировавшись под русского майора – русская шапка не изменила кельтского лица, а из-под серой шинели торчали брюки цвета хаки, – Редж притаился в проходе рядом со сходнями, соединявшими Россию и Британию. На берегу собрался духовой оркестр под управлением тощего капельмейстера. Над портом на малой высоте кружили три истребителя. Невдалеке слышался странный шум, напоминавший лесопилку. Оркестр грянул новый советский гимн, а не коминтерновское старье вроде «Интернационала», но музыку заглушал рев самолетов. По сходням погнали первую партию из двадцати человек. Майора Машука с ними, к счастью, не было: наверно, на пару с капитаном Чепицыным он занимался сортировкой остальных. Конвой целиком состоял из береговой охраны. Редж сделал несколько глубоких вдохов и пошел вслед за первой партией, которую конвоировал молоденький очкарик. Обернувшись, Редж увидел, что вторая партия готова к высадке: исхудавшие темные лица и глаза, в которых угас последний огонек надежды. Людей пригнали к дверям ближайшего портового склада. С палубы стали доноситься крики. Очкастый рядовой, рассмотрев наконец майорские погоны, остановился в нерешительности.
– Делай свое дело, парень! – рявкнул на него Редж, сам не понимая, что имел в виду.
Окрик советского офицера вразумил солдата, и он, вернувшись к сходням, погнал вторую партию к соседнему складу. Тяжелые двойные двери склада захлопнулись прямо перед носом Реджа. В небе по-прежнему кружили самолеты, где-то шумела пилорама, а на причале продолжал играть духовой оркестр. Редж понял, что должно произойти, и побежал вдоль стены складского сарая, невольно примечая на ней похабные надписи и рисунки мелом. У задней двери он увидел то, что ожидал: усталые солдаты под наблюдением горластого сержанта забрасывали в грузовик английские шинели, ботинки, серое шерстяное нижнее белье и даже ложки и вилки. Из приоткрытой двери сквозняк доносил запах порохового дыма. Заглянув внутрь, Редж увидел двадцать распластанных обнаженных тел. Некоторые еще шевелились. Расстрельная команда состояла из мальчишек, на вид не старше четырнадцати, – военная форма была им велика. Командовавший ими лейтенант, увидев Реджа, вытянулся по стойке «смирно», приказал перезарядить винтовки и стал оправдываться. Конечно, он понимает, нехорошо промахиваться, но они еще молокососы, до шинелей не доросли, только учатся стрелять. Невооруженная группа таких же мальчишек поволокла трупы наружу. Один из расстрелянных ожил, и его отбросили в сторону и добили двумя выстрелами в упор. Редж едва сдерживался, чтоб не завопить от ужаса. Ударом сзади его оглушил рассвирепевший майор Машук, хватившийся шинели и шапки. Ему помогали двое. Никого из них Редж различить не успел, потому что потерял сознание и провалился во мрак.
Когда Редж пришел в себя, он обнаружил, что на судах британского торгового флота вместо карцера имеется камера для буйнопомешанных с обитыми матрасами стенами. Голова, на которой он нащупал несколько кровавых шишек, раскалывалась. Уголком еле теплившегося сознания Редж понял, что сходит с ума.
Если бы это был роман, а не хроника реальных событий, я бы с удовольствием поместил на то же судно брата Реджа, Дэна: бородатый, как патриарх, в сношенной обуви, он дожидался родного корабля на ступенях одесской лестницы, готовый даже без советского оркестра отправиться в долгое путешествие домой. Однако Дэн с его поредевшей группой добрались лишь до Украины. Здесь начиналась весна, а люди говорили на языке, который Дэн едва разбирал. Пройдет немало времени, прежде чем он с его бывшими солагерниками, но без полковника Хебблтуэйта, станут ломать голову, почему над ними так низко кружится самолет и отчего британский – без всякого сомнения – корабль не торопится принять их на борт.
Капитан Айзенауг, психиатр Королевского военно-медицинского корпуса, вывел Реджа, одетого в синюю больничную пижаму, на прогулку. В парке Крэнфорд-лоджа, неподалеку от Солсбери, цвели бледные нарциссы.
– Поглядите, – говорил доктор, – этот мир состоит не только из ужасов и убийств. Послушайте, как чудно щебечут птицы.
Его фиалковые, мечтательные глаза никак не соответствовали фамилии. Говорил он с легким тевтонским акцентом, четко, словно оперный певец, артикулируя окончания. Вену покинул почти одновременно с Зигмундом Фрейдом, хотя не был евреем, но не одобрял арийские методы психиатрии, которые разработал брат рейхсмаршала Геринга. Айзенауг не являлся последователем Юнга, но и не во всем соглашался с Фрейдом, несмотря на то, что последний лично поручился в профессиональной честности и аполитичности доктора при получении им британского подданства. Этот немец добровольно пошел служить в британскую армию и начинал как врач-терапевт в чине лейтенанта, а когда британские военные эскулапы с неохотой, но все-таки признали существование души в смысле, отличном от того, что имели в виду армейские капелланы, он получил возможность заняться своей темой – эклектической психиатрией. По его мнению, проблема Реджа не имела отношения к Эдипову комплексу. Если Редж и хотел убить Уинстона Черчилля и Энтони Идена, то не потому, что испытывал к ним сыновью ненависть. К Реджу, которого понизили до сержанта, он не обращался по званию, а называл его Реджинальд и просил говорить ему «доктор», а не «сэр».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126