– Нет, не будешь. Никогда. А сейчас подходящий момент.
– О чем ты?
– Просто чувствую, что момент подходящий.
Они уже крепко спали, когда раздался громкий стук в дверь. Редж проснулся и заботливо обнял нагое тело жены. Она распахнула карие глаза, спросонок не понимая, где они.
– Нам ничего дурного не сделают, – тихо сказал он, – Лежи спокойно. И молчи. Будто нас нет.
За дверью послышалось сопрано с ярким валлийским акцентом. Звали мистера Джонса. Завернувшись в простыню, он с облегчением подошел к двери и высунул голову. Три девушки-хористки пришли жаловаться на завтрак, состоявший из жиденького чая и подсохшей кровяной колбасы. Они требовали, чтобы Редж поговорил с администрацией.
Ленинград славен своими архитектурными шедеврами. Гастролеры надеялись, что им предоставят бывший зал Дворянского собрания во дворце, построенном Росси, но выступать пришлось в зале Филармонии, который вмещал больше слушателей. Редж, стоя на лестнице, наблюдал, как собирается публика. На улице накрапывал дождик. Ленинградцы были одеты бедно, но их дружелюбные лица сияли в предвкушении духовной пищи. Ципа права: простой народ – жертва кучки палачей. Появилась мать Реджа, одетая лучше остальных, в заграничное платье. Ее сопровождал приземистый мужчина средних лет в кепке. Он крепко обнял будущего пасынка, после чего у Реджа рассеялись последние сомнения относительно задуманного. Первым номером программы шли «Картинки с выставки» Мусоргского в переложении для оркестра Равеля.
– Он надеется, – сказала мать, указывая на своего спутника, – послушать приятную музыку.
– «Музыка – массам!» – произнес Редж по-русски, к великому удовольствию Григория, который ничем не напоминал бы покойного отца, если бы не исходивший от него запах подгоревшего масла да беспокойный взгляд – взгляд человека, привыкшего одновременно распоряжаться и следить за множеством кастрюль.
Редж проводил их в партер и, придав лицу надменное, как у Григория, выражение, направился на сцену. Хор, занятый только во втором отделении концерта, ожидал за кулисами. Оркестранты уже заняли свои места и настраивали инструменты. Поднявшись на сцену, Редж приветственно помахал скрытой за скрипачами и духовиками Ципе в красивом черном платье с глубоким вырезом. Ципа ответила ему негромкой барабанной дробью. Румяные отпрыски валлийских крестьян резко отличались от оркестрантов, в основном бежавших из Европы евреев, и довольную англосаксонскую физиономию, лишенную всяких признаков вселенской скорби, в оркестре с трудом можно было отыскать. Редж присел рядом с дирижерским пультом, чувствуя себя немного неловко в окружении фраков, хотя и весьма заношенных. Послышалась мажорная барабанная дробь. Ей ответил бас-тромбон. Граждане Советской России до отказа заполнили зал. Редж надеялся, что его закаленный войной голос долетит до каждого. С потолка свисали микрофоны: концерт транслировался по радио, значит, его услышат не только в зале. Наконец появились Меир Гиллон, первая скрипка, и дирижер Джек Этеридок. Их приветствовали жидкими аплодисментами. Русские не щедры на похвалу, особенно авансом. Настало время произнести вступительное слово.
– Товарищи! Граждане как свободного, так и несвободного мира! – обратился Редж к залу. – Этот оркестр, недавно созданный в Великобритании, объединяет людей, семьи которых пострадали во время гитлеровской агрессии, хотя в нем заняты и те, кто имел счастье родиться в свободной стране. Мы открываем концерт посвящением Лондону – произведением, написанным в те времена, когда этот великий город являлся столицей великой империи, которая сейчас упразднена правительством социалистов. Сочинение называется «Увертюра Кокни». Кокни – это сказочная страна изобилия и беспечности, а само слово «кокни» происходит от немецкого «пряник». В этой сказочной стране складывают дома из пряников. Но в английской традиции этим же словом довольно презрительно называют лондонский простой люд, а в буквальном переводе кокни означает «петушиные яйца».
Этеридок поправил очки и с сомнением поглядел на Редока: в Москве его речь была гораздо короче.
– Итак, «Увертюра Кокни» сэра Эдварда Элгара.
Этеридок взмахнул палочкой. Скрипки дружно взяли нижнее соль и понеслись вверх. Концерт начался. Вкушая бравурную мелодию, прославляющую великий город, публика озадаченно соображала, что же такое петушиные яйца. Не меньшей загадкой стала и симпатичная девушка, лихо заправлявшая ударными. По окончании увертюры слушатели неуверенно похлопали, видимо, пытаясь понять, чем эта капиталистическая музыка могла заслужить одобрение партии и правительства. Редж снова поднялся и пояснил:
– Медленная часть в середине произведения, прослушанного вами, рассказывает о Карле Марксе, раздумывающем о прибавочной стоимости в тиши библиотеки Британского музея.
После этой отсебятины он объявил следующий номер – «Картинки с выставки» Мусоргского в аранжировке Равеля – и скрылся за кулисами, прежде чем труба взяла первые такты «Прогулки».
Напротив входа в зал Филармонии была стоянка такси, но Реджу пришлось потомиться в очереди под моросящим дождем не менее четверти часа, прежде чем он сел в машину и попросил угрюмого водителя отвезти его на улицу Мизинчикова, 32. Таксист, куривший папиросу за папиросой, согласился подождать его не более пяти минут. Однако целых три минуты ушли у старого дяди Бориса на то, чтоб отворить дверь. В руках у дяди был томик Горького. Он читал, лежа в постели.
– Непредвиденные обстоятельства, – объяснил Редж, – строго секретно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126