видно, ты важнее, чем кажешься.
– И вы меня везете повидать Пардалеоса?
– Ну, тебе, наверно, ясно, что я мог покончить с работой в Ла-Гуардиа, видя, как ты покупаешь билет и объявляешь, куда направляешься, громко и четко. Я звякнул мистеру Пардалеосу, как было велено, да не лично с ним разговаривал, потому что он спал, время-то еще раннее, и мне одно только слово сказали: совпадение.
– Что, кто?
– У меня, говорю, похороны на Сайпрес-Хилл, а мне говорят, сперва живые, потом уже мертвые. Кто, говорю, имеется в виду? Ну, видно, какая-то авиакомпания стукнула, что тот самый Гусман чартерным рейсом летит обратно в Охеду. Гусман, через столько лет, что ты скажешь? А я похороны не сильно люблю, пускай даже приятеля. Получил прямо в шею три пули, пока ребята просто стояли, смотрели. Так что мне надо только вручить тебя мистеру Пардалеосу, он там ждет за столом, за завтраком, истинный аристократ, а потом возьму Гусмана.
– Вы какой-нибудь полицейский?
– Насмешил. Ну, насчет законности и прочего можешь не беспокоиться. Верну Гусмана куда надо, без всяких хлопот.
Он серьезно мне кивнул, сунул зубочистку в карман рубашки; кивок означал, что этому мужчине можно полностью доверять. Самолет тем временем подруливал к стоянке, и я знал, что нет смысла настаивать на своем праве войти в аэропорт свободным мужчиной или мальчишкой. Сопровождающий в черном, предназначенном для цели, которой не суждено сейчас исполниться…
– Вы носите по нему траур, это важная вещь.
– По кому? Понял. И заодно как бы правильно и подходяще брать Гусмана вот в таком виде.
– Атрибуты и одежды скорби.
– Очень хорошо, отлично сказано, хоть костюм только один. Любому хватит одного черного костюма. На всю жизнь хватит, если особенно в весе не прибавлять.
Легонечко, я бы сказал, придерживая меня за локоть на выходе из холодного самолета прямо в холодное здание, к которому он прилип, мужчина в черном быстро провел меня по многомильному коридору мимо залов ожидания с шумными, довольными, загорелыми кучками ожидавших, к огромной абстрактной зоне прилавков и бутиков, где полет еще не был (пугающим, восхитительным, апокалиптическим) подъемом в воздух, а оставался тихим вопросом денег, килограммов, кодовых номеров. И привел к ресторану под названием «Саварен». Ресторан был битком набит завтракавшими (неужели время завтрака никогда не кончится?) и провонял кофе, как бордель в Рио.
– Вон он, видишь? – сказал мужчина в черном.
С почтительностью. Поправил одной рукой черный галстук, другой с новой силой меня потянул. Несмотря на толпу спешно завтракавших, Пардалеос занимал большой отдельный стол, неторопливо обсуждал меню с негром-официантом, как будто было время обедать и к названию ресторана следовало относиться серьезно. На грека внешне не похож, во всяком случае, на смуглого, коренастого грека; светловолосый, бледный, почти альбинос, в дорогом блестящем костюме клюквенного цвета. Из богов, не из демонов. Мой сопровождающий сказал:
– Вот он был вам нужен, мистер Пардалеос, а теперь с любезного вашего разрешения я займусь другим делом.
Пардалеос кивком отпустил его, сверкнув контактными линзами, встал, продемонстрировав пять с половиной крепко сбитых футов, пожал мне руку – жесткий поцелуй колец, – усадил меня вежливым жестом. Я сел. Сопровождающий робко меня потрепал и ушел. Мистер Пардалеос сказал:
– Здесь готовят довольно хороший омлет с почками. Закажем, предварив его frullato di frutta с киршем?
Речь совсем без акцента, абстрактно интеллигентные тона, очищенные от классовых и местных признаков. Ему было за сорок.
– Я уже дважды завтракал, – сказал я.
– Не сочтете, что слишком рано для пинты шампанского?
– Слишком. Но мысль превосходная.
Он улыбнулся архаичной улыбкой, потом заказал себе завтрак, совсем другой по сравненью с предложенным нам обоим: вареную форель с соусом чили, холодный пирог с индейкой, вирджинскую ветчину, очень толстую, с выпущенными в кипяток яйцами, замороженное клубничное суфле. И, поскольку особого выбора не было, «Боллинжер» 1963-го года. В ожиданье пил воду со льдом, черный кофе. И сказал:
– Фабер. Хорошее, созидательное имя. Homo faber.
– Простите, последнее замечание должно означать…
– Как молодежь чувствительна. Нет, к сексу ни малейшего отношения. Но раз уж вы эту тему затронули, хотелось бы задать сексуальный вопрос. Как вы смотрите на инцест?
– Смотрю на что…
– На инцест, на инцест. На секс среди членов семьи. Почти все культуры накладывают на кровосмешение довольно строгое табу. Например, мои предки. Эдип, Электра и прочие. Других это не слишком волнует. Скажем, Англию. Там приняли закон об инцесте только в 1908 году.
– Почему, зачем… И в чем, собственно, дело?
– Вы, молодежь, большие мастера сокрушать старые барьеры. Лёве рассказал мне о вашем поступке, – очень умно, в высшей степени смело. Вы готовы совершить инцест?
– Вопрос академический. Мне не с кем его совершать.
– Не заблуждайтесь, друг мой. Ну, говоря об инцесте, я имею в виду все дело целиком: eiaculatio seminis inter vas naturale mulieris, без всяких пилюль, презервативов, вагинальных суппозиториев. Я имею в виду готовность рискнуть на кровосмесительное зачатие.
– Слушайте, я, по-моему, вправе знать, что творится. Я пытаюсь попасть на Каститу в законных образовательных целях. Кажется, все решили…
– Мне все об этом известно. Постойте. Ну, пока я ем форель, хорошо бы вам чуточку пофантазировать. Мальчик лежит в постели с собственной матерью, так? Оба голые. Он ее или она его обнимает. Продолжайте.
– Сначала Лёве меня обокрал, теперь вы сюда притащили ради разговора о…
– Продолжайте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66