Слава Богу, горячей воды у нас достаточно.
Он торопливо отвел женщин в дом, оставив Бесси страдать в одиночестве, и принялся греметь ящиками своего стола.
– Лигатуры! – кричал Шонни. – Мне нужно наделать лигатур!
– У тебя еще куча времени, – спокойно сказала Мейвис. – Она же человек, а не дикое животное, понимаешь?
– Вот поэтому я и должен наделать лигатур! – бушевал Шонни. – Боже мой, женщина, ты что же, хочешь, чтобы она перегрызла пуповину, как кошка?!
привязал к изголовью кровати длинное полотенце и приказал: – Тяни вот за это, девочка, сильно тяни! Да поможет тебе Бог, теперь уже скоро.
Беатриса-Джоанна со стоном потянула за полотенце.
– Мейвис! – позвал Шонни. – Работа мне предстоит долгая, принеси мне пару бутылочек сливянки и стакан.
– Там и остались-то всего две бутылки.
– Вот и принеси мне их, будь хорошей девочкой. Ничего, ничего, красавица моя, – обратился он к Беатрисе-Джоанне. – Ты тяни давай, Бог тебе в помощь!
Шонни проверил, греются ли на радиаторе старомодные свивальники, которые сестры вязали долгими зимними вечерами. Лигатуры были простерилизованы, ножницы кипятились в ванночке, на полу сияла большая оцинкованная ванна, вата ждала, когда ее свернут в тампоны, бандажная повязка была на месте – все, по сути дела, было готово.
– Благослови тебя Бот, дорогуша моя, – приветствовал Шонни супругу, тащившую бутылки с вином. – Сегодня будет большой день!
Этот день был действительно долгим. Почти два часа Беатриса-Джоанна билась, напрягая все мускулы. Она кричала от боли, а Шонни кричал ей слова ободрения, прихлебывая сливянку, и, наблюдая, ждал, потея не меньше ее.
– Если бы у меня было хоть какое-нибудь обезболивающее средство, – бормотал Шонни. – Вот, девочка! – вдруг воскликнул он и, ничуть не смущаясь, протянул ей бутылку. – Выпей немного.
Мейвис вовремя поймала его руку и отдернула назад.
– Смотри! – крикнула она. – Начинается!
Беатриса-Джоанна пронзительно завизжала.
На свет появилась головка ребенка, которая наконец закончила свое трудное путешествие, оставив позади костный туннель тазового пояса и протолкнувшись сквозь влагалище к воздуху того мира, пока равнодушного к нему, который скоро должен стать враждебным. После короткой паузы наружу вышло все тельце.
– Отлично! – сказал Шонни.
Его глаза сияли, когда он, осторожно и с нежностью, протирал влажным тампоном зажмуренные глазки младенца. Новорожденный громко закричал, приветствуя мир.
– Восхитительно! – похвалил Шонни.
Когда пульс в пуповине начал ослабевать, он взял две веревочки-лигатуры и ловко перевязал ее в двух местах. Шонни затягивал лигатуры все туже и туже, оставив между ними небольшое пространство. Осторожно взяв простерилизованные ножницы, он обрезал в этом месте пуповину. Теперь этот новый комочек жизни, полный ожесточенно вдыхаемого воздуха, существовал сам по себе.
– Мальчик, – проговорила Мейвис.
– Мальчик? Да, точно, – подтвердил Шонни.
Освободившись от своей матери, мальчик перестал быть просто чем-то неизвестным. Шонни вернулся к роженице, чтобы наблюдать за выходом плаценты, а Мейвис, завернув ребенка в пеленку, положила его в коробку, рядом с радиатором. Купание должно было состояться чуть позже.
– Боже милостивый! – воскликнул Шонни, наблюдавший за роженицей.
Беатриса-Джоанна снова закричала, но уже не так громко, как раньше.
– Еще один! – сообщил пораженный Шонни. – Близнецы, ей– богу! Многоплодные роды, клянусь Господом Иисусом Христом!
Глава 7
– На выход, – сказал надзиратель.
– Пора! – взорвался Тристрам, вскакивая с койки. – Давно пора, мерзкая ты личность! Только принеси мне чего– нибудь пожрать, прежде чем я уйду. Чтоб ты треснул!
– Не вы, – злорадно проговорил надзиратель. – Он. – И показал на сокамерника. – Вы с нами еще долго пробудете, мистер Дерьмо. Это его выпускают.
Блаженный Амвросий Бейли, потрясенный словами надзирателя, моргая и тараща глаза, с трудом возвращался к реальности: с конца января ему казалось, что он постоянно ощущает в себе присутствие духа Божия. Блаженный был очень слаб.
– Предатель! – зашипел Тристрам. – Стукач! Ты им врал про меня, врал, и своим враньем покупал свою вонючую свободу!
Глядя на тюремщика бешеными глазами, он с надеждой спросил: – Вы уверены, что не ошиблись? Вы совершенно уверены, что освобождают не меня?!
– Его! – ткнул пальцем надзиратель. – Не вас, а его. Вы же не… – он заглянул в бумажку, зажатую в кулаке, – вы же не «духовное лицо» или как это там, ведь нет? Вот их всех приказано освободить. А такие ругатели, как вы, будут и дальше здесь сидеть. Понятно?
– Это вопиющая, чудовищная несправедливость! – в отчаянии закричал Тристрам.
Молитвенно сложив руки и сгорбившись так, словно ему перебили шею, Тристрам упал на колени перед тюремщиком.
– Пожалуйста, выпустите меня вместо него! Ему уже все равно. Он думает, что уже мертв, сожжен на костре. Он думает, что его не сегодня-завтра канонизируют. Он просто не воспринимает действительности. Умоляю!!!
– Это его освобождают, – снова ткнул пальцем в священника надзиратель, – его. Вот тут на бумаге его имя, смотрите: А. Т. Бейли. А вам, мистер Сквернослов, придется остаться здесь. Не беспокойтесь, мы вам подыщем другого товарища. Ну, пошли, старина, – мягко обратился надзиратель к Блаженному Амвросию.
– Вам нужно выйти отсюда и прибыть в распоряжение какого-то парня в Ламбет, а он вам скажет, что дальше делать. Ну, идем?
Надзиратель довольно сильно потряс Блаженного за плечо.
– Отдайте мне его пайку, – все еще стоя на коленях, клянчил Тристрам. – По крайней мере хоть это вы можете сделать, будьте вы прокляты!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84