В то лето Высокая видела много гостей. В ка­честве жениха Отилии там часто появлялся Йозеф Сук. Потом как-то днем до слуха Дворжака доле­тели радостные вопли детей и отдельные чешские и английские слова, а через минуту его уже обнимал Коваржик. Он приехал из Америки навестить еще раз родину своего отца и, конечно, объявился в Высокой. Приезжал немецкий виолончелист Юлиус Кленгель, чтобы сыграть Дворжаку его виолон­чельный концерт и договориться о совместном вы­ступлении в лейпцигском Гевандхаузе.
В середине августа, вызванный телеграммой Вигана к постели тяжело заболевшего Бендля, Дворжак отлучился в Прагу, но скоро вернулся, и жизнь его опять вошла в привычную колею.
Осенью он начал писать четвертую симфони­ческую поэму на текст баллады Эрбена «Голубок». Она считается лучшей из четырех, наиболее строй­ной по композиции и ближе всего примыкает к симфоническим поэмам Сметаны из цикла «Моя Родина». Подобно сметановскому «Вышеграду», «Голубок» построен на одной многократно изме­няемой теме. Назовем ее «темой проклятья» или «темой вины и расплаты». Она появляется сразу в начале поэмы как мелодия похоронного марша, - молодая, коварная женщина хоронит отравленного ею мужа, притворно оплакивая его. Затем вдова встречается с молодым человеком, выходит за него замуж, весело празднует свадьбу. Во всех этих эпи­зодах проходит трансформированная первая тема. Она вплетается в любовные сцены, внося в них элемент тревоги, омрачает картину деревенской свадьбы.
Кстати о свадьбе. В «Золотой прялке» - коро­левская свадьба, и Дворжак подчеркивает ее пыш­ность вступительными фанфарами, четким маршеобразным ритмом, напряженным звучанием оркест­ра. Затем идет изящная полька, танец, похожий на менуэт. Так и представляешь себе реверансы, по­клоны среди блеска свечей и алмазов. А потом плавный, мечтательный вальс.
В «Голубке» совсем иная свадьба. Сцены ее построены на интонациях чешских и словацких танцевальных мелодий. Это - деревенская свадь­ба, картина праздничного веселья народа, и пото­му оркестровка тоже носит народный колорит: слы­шен бубен, виолончели и валторны имитируют во­лынку. Темп стремительный, радостно-ликующий. Но грозная «тема вины и расплаты» все больше напоминает о себе. В душе убийцы нарастает сму­щение. Женщина спешит на могилу мужа и там вдруг слышит мирное воркование лесного голубя. Оно звучит как укор совести. Женщина бросается в воду и тонет. Похоронный марш, открывавший поэму, снова проходит в оркестре.
В разгар работы над «Голубком» от друзей из Вены и от Зимрока из Берлина стали приходить сообщения о том, что тяжело заболел Иоганнес Брамс.
Это было тревожно, потому что Брамс никогда прежде не жаловался на здоровье. Дворжак чув­ствовал, что ему следует ехать в Вену, но он ре­шил прежде спросить у Зимрока: приезжать ли ему? Будет ли Брамсу приятно, если он с женой его навестит? А тем временем продолжал сочи­нять. Однако мысли о Брамсе не покидали его. Дворжак вспоминал, как Брамс когда-то по его просьбе проигрывал ему только что законченную свою третью симфонию. Какие там великолепные мелодии! И сколько в них любви к человеку...
Перед внутренним взором Дворжака проноси­лись картины его многочисленных встреч с Брам-
сом. Всегда они говорили о музыке, разбирали привезенные Дворжаком новинки, обсуждали кто лучше их исполнит, где они встретят более теплый прием. А творчество Брамса? Почему оно редко бы­вало темой их бесед? И что он, Дворжак, знает из поздних сочинений Брамса?
Дворжак постарался представить себе Брамса худым, с желтой кожей и угасшим взором, каким описывал его в последних письмах Зимрок. Быть может, дни Брамса уже сочтены, а он ведь порой не проявлял к нему даже элементарного внимания как композитор к композитору, не интересовался его творчеством...
У ног Дворжака заворковал голубок, и ему вдруг стало как-то не по себе. Он взмахнул рукой, отгоняя птицу, затем быстро пошел к дому. Войдя в свою комнату, он грузно опустился к столу и стал писать Зимроку - другу и издателю Брамса: «Вы доставили бы мне радость, если бы дали возмож­ность познакомиться с «Серьезными песнями» Брамса. Все говорят о большой красоте этих песен, а я их до сих пор не знаю. Так же прошу Вас о фортепианных вещах, Интермеццо, Каприччио, Фантазии...»
Отправив это письмо, Дворжак почувствовал облегчение и снова погрузился в работу. Он зани­мался с учениками, исправно вел переписку с оте­чественными и зарубежными музыкантами, гото­вившими очередные концерты из его произведений. А состояние Брамса все ухудшалось.
7 марта 1897 года он еще сидел в глубине ложи на концерте, когда Ганс Рихтер исполнил его ми-минорную симфонию. Но венцы, устроившие ему шумную овацию, уже тогда чувствовали, что это, пожалуй, последняя встреча с любимым компози­тором. Дворжак, если он хотел еще раз увидеть Брамса живым, должен был немедленно ехать в Вену. И он поехал.
«Я… навестил маэстро Брамса,- писал он Зим­року 19 марта, - и понял, что, к сожалению, все сообщенное Вами - правда. И все же будем на­деяться, что не все еще кончено! Дай-то бог!..»
Оптимизм не покидал Дворжака и даже в преддверии катастрофы помогал ему сохранять душевное спокойствие.
2 апреля Брамса не стало. Дворжак снова отправился в Вену, чтобы отдать последний долг тому, кто помог ему выбраться из нужды и без­вестности и рекомедовал своему издателю, кто от­крыл ему широкую дорогу на концертные эстрады Австрии и Германии, кто с первого дня их зна­комства до конца жизни был ему бескорыстно преданным другом и покровителем! Рядом с Зимроком и Никишем прошел он в траурной процессии длинный путь по венским улицам до евангеличе­ского храма на Доротеенгассе, а оттуда на Цент­ральное кладбище, где вблизи могил Бетховена и Шуберта было приготовлено место Брамсу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61