В них ищут черты негритянских спиричуэлс, указывая на синкопы, возникающие в одной из этих тем, и пентатоническую последова­тельность мелодии другой. А между тем хорошо известно, что такая последовательность вовсе не чужда славянской музыке и у Дворжака встреча­ется еще до пятой симфонии - в «теме природы», проходящей через все три увертюры «Среди приро­ды», «Карнавал» и «Отелло».
Несмотря на сумрачное начало и последующие лирические эпизоды, в первой части утверждаются эпически призывные, героические черты, виртуозно развиваемые композитором:
Вторая часть в черновом варианте называлась «Легенда», и Дворжак не скрывал того, что она навеяна одним из эпизодов «Песни о Гайавате» Генри Лонгфелло. С этой книгой знаменитого аме­риканского писателя он познакомился много лет тому назад в чешском переводе, и, естественно, сцена смерти чистой, нежной Миннегаги произвела на него сильное впечатление:
И простились с Миннегагой;
Приготовили могилу
Ей в лесу глухом и темном
Под печальною цикутой,
Обернули Миннегагу
Белым мехом горностая,
Закидали белым снегом,
Словно мехом горностая,-
И простились с Миннегагой.
Вторая, медленная часть симфонии, отличаю­щаяся краткостью, воссоздает эту картину смерти жены Гайаваты, а основная сцена прощания с Миннегагой возникает сразу же после вступления:

Однако какова бы ни была программа этой час­ти, Шоурек правильно отмечает, что в ней звучит прежде всего тоска композитора по родине. Очевид­но, поэтому в следующей, третьей части, которую не­редко называют «индейским танцем», как в цент­ральном ее эпизоде, так и под конец явственно ощущаются черты чешских народных танцев.
Финал симфонии ближе всего к «Гуситской» увертюре Дворжака. Начинаясь тяжелым, мрач­ным унисоном струнных, весь он построен в основ­ном на великолепной маршеобразной теме:


которую хорошо оттеняют контрастирующие с ней лирические эпизоды.
Объявить симфонию Дворжака «американской» не удалось даже наиболее шовинистически настро­енным американцам. Однако это не умалило ее успеха. После нью-йоркской премьеры она прозву­чала в ряде других городов. Пресса уделяла ей очень много внимания, особенно когда стало извест­но, что совет Национальной консерватории под председательством госпожи Тэрбер присудил Двор­жаку премию за «оригинальную симфонию» в размере трехсот фунтов стерлингов. Дворжак стал популярнейшей личностью. Его портреты появились в витринах фешенебельных магазинов и на пред­метах первой необходимости. Новейшего фасона крахмальный воротничок, галстук, бритва стали на­зываться «Дворжак».
Новый год в Нью-Йорке начался «Вечером Дворжака», который устроил бостонский квартет Кнейсла. Исполнялся написанный в Спилвиле фа-мажорный квартет, который получил название «не­гритянского» из-за начальной темы первой части, построенной опять же на «пентатонике», хотя, как известно, пятиступенная гамма (фа - соль - ля- до - ре) свойственна далеко не только негритян­ской музыке. Потом играли квинтет. Дворжак, си­девший с женой среди публики, должен был не­сколько раз подниматься с кресла и благодарить слушателей за необыкновенно теплый прием. А «Нью-Йорк геральд» спрашивал: «Почему этот Дворжак не приехал сюда еще раньше, если здесь, в Америке, он может писать такую музыку?»
Дворжака начали уговаривать сочинить оперу на сюжет «Песни о Гайавате». Гостожа Тэрбер взя­ла на себя хлопоты о либретто. Откуда-то появился слушок, будто Дворжак хочет навсегда остаться в Америке. А в действительности Дворжак буквально изнывал от тоски по родине. Провожая свояченицу, на пристани он расплакался: «Если бы я мог, то поехал бы с вами даже в трюме».
Конечно в таком состоянии работать было труд­но. Сделав пару набросков к опере о Гайавате, Дворжак отложил ее. Всегда малообщительный, он совсем редко стал появляться в обществе, отказы­вался от приглашений. В театр он не ходил, потому что спектакли поздно кончались, а Дворжак любил рано ложиться спать, чтобы рано вставать. Консер­ватория, затем часок в маленьком частном кафе, где в день прибытия парохода из Европы можно было получить чешские газеты, изредка филармо­нические концерты, а вечер дома за партией карточ­ной игры «дарду» с женой и Коваржиком. Рояль, подаренный Стейнвеем, отдыхал.
Пришла весть о смерти Чайковского, потом Бюлова. Старый Франтишек Дворжак доживал по­следние дни... Беспросветная скорбь охватила Двор­жака, а тут еще начались нападки за то, что он выдвигал студентов-негров.
Чтобы забыться, найти в чем-то утешение, Двор­жак стал сочинять цикл «Библейских песен» для голоса и фортепиано на тексты старочешского пе­ревода Библии. Ему нужны были чешский язык, чешские мелодии.
Он неудержимо хотел вернуться на Родину.
ОПЯТЬ В СТАРОМ СВЕТЕ
Май был на исходе, когда Дворжак после двух­летнего пребывания в Америке вернулся в Прагу. Вокзал пестрел всеми красками весенних букетов. Улыбающиеся лица смотрели на компози­тора, стоявшего у окна медленно подходившего к перрону вагона, руки жадно тянулись к нему. Старый верный друг Карел Бендль, Адольф Чех и Моржиц Ангер, солисты оперы и музыканты ор­кестра, представители «Умелецкой беседы» и хоро­вых обществ, музыкальные обозреватели газет и ученики, короче говоря - весь цвет чешских дея­телей искусства спешил выразить ему свою ра­дость по поводу его возвращения. Для полного счастья Дворжаку нехватало теперь только голу­бей и природы Высокой. Поэтому он отклонил просьбу Зимрока о встрече в Карловах Варах, где тот лечился, и, проведя в Праге лишь три дня, отправился в свою любимую летнюю рези­денцию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61