то что-то сыграно слишком ярко, то, наоборот, слишком бледно, тогда как в этом месте звучит оркестровое tutti.
Когда я играю с партитурного листа, - го­ворил Дворжак, - я слежу больше всего за верх­ним голосом и басом, а приняв это во внимание, уже догадываюсь, что будет находиться в средних голосах.
Общаться с молодежью, наставлять ее, переда­вать подрастающему поколению чешских музыкан­тов свои знания и опыт нравилось Дворжаку, до­ставляло удовольствие. Но это никогда не заслоня­ло его основных интересов, - собственного творчест­ва и концертных выступлений, которые всегда для него оставались самыми важными. Поэтому, став профессором консерватории, Дворжак не переста­вал сочинять.
Год пятидесятилетия принес три симфонические увертюры. Задуманы они были как цикл под еди­ным заглавием «Природа, Жизнь и Любовь», но в печатном издании получили отдельные названия: «Среди природы», «Карнавал» и «Отелло». Идил­лически-спокойная «тема природы», зародившая­ся у композитора во время прогулок по лесу, которую поет кларнет на фоне чуть слышно акком­панирующих скрипок, проходит через все три увертюры.
В первой, среди пения птиц (изобразить кото­рое в музыке Дворжак собирался давно) и шороха листвы, она повествует о единении человека с при­родой и о его раздумьях в лесной тиши. Во второй увертюре, полной образов карнавального веселья, которые как бы символизируют радости жизни, ма­нящие человека, «тема природы» оттеняет эти обра­зы, несет покой и умиротворение. Наконец, в третьей увертюре, которая отнюдь не является программным повествованием, как это может показаться, образы патетической любви и страсти, му­ченья ревности вновь контрастно сопоставляются с воспоминаниями о природе, о ее красоте и очаро­вании, которые возвращают исстрадавшемуся че­ловеку покой и силы.
Насколько талантливы были Сук и Недбал, можно судить хотя бы по тому, что Дворжак дове­рил семнадцатилетним юношам делать фортепиан­ные переложения своих увертюр для издания. Летом они часто приезжали в Высокую, задержи­вались там по несколько дней, и с честью выполнили задание. Сук сделал четырехручное и двухручное переложение первой и третьей увертюры, а Нед­бал - «Карнавала». Переложения эти, напечатан­ные Зимроком, очень удобны для исполнения и ве­ликолепно передают характер оркестровой партиту­ры Дворжака.
В середине июня Дворжаку пришлось на время оставить Высокую ради поездки в Англию. 16 июня 1891 года он должен был присутствовать на тор­жественной церемонии возведения его в степень почетного доктора Кэмбриджского университета. Вместе с Дворжаком этой чести удостаивались еще шесть человек, в том числе наш соотечественник, биолог Илья Ильич Мечников. По традиции новый почетный доктор во время церемонии должен был произнести речь на латинском языке. Дворжак вместо этого накануне дирижировал своей четвер­той соль-мажорной симфонией и «Stabat mater».
Как ребенок Дворжак радовался красивому, торжественному одеянию, подаренному ему на па­мять университетом. Он облачился в парчовый плащ, затканный золотыми цветами и подбитый красным шелком, надел черный бархатный берет, украшенный золотыми шнурами, и охотно позволил себя фотографировать. А вот когда началась беско­нечно длинная, торжественная церемония, Дворжак почувствовал себя как на иголках.
«Все лица серьезны, и мне казалось, что никто не умеет говорить иначе, нежели по-латински! Я слушал разговоры со всех сторон и не знал, кого же слушать. А если понимал, что кто-то обращается ко мне, готов был провалиться сквозь землю от стыда, что не знаю латыни».
Стараясь найти для себя утешение во время этой лестно-мучительной процедуры, Дворжак ду­мал о том, что сочинить «Stabat mater» все же немного труднее, чем выучить латынь.
Осенью Дворжак опять отправился в Англию дирижировать в Бирмингэме первым исполнением Реквиема.
Почести, оказанные Дворжаку в Англии, и обиль­ная хвалебная пресса получили широкий отклик в Чехии. Гордясь своим соотечественником, завоевав­шим такую громкую славу, чехи день его пятиде­сятилетия превратили в настоящий праздник. В этот день - 8 сентября 1891 года - все чешские га­зеты поместили обширные статьи о нем, имя Двор­жака преобладало в программах всех концертов, и на сцене Национального театра шел «Димитрий». Перед началом спектакля дирекция расчитывала устроить чествование Дворжака, но композитор не приехал. В письме он сердечно благодарил за все сделанное для него и просил не сердиться: «...этот день я всегда провожу в кругу своей семьи, так хочу сделать и на сей раз». В конце же он выражал пожелание: «Не сообщайте ни в газетах, ни в про­граммках, что этот спектакль ставится в мою честь».
Разумеется, пожелание это не было выполнено.
ЗА ОКЕАНОМ
Когда Дэдли Бэк, в доме Литлтона познакомив­шийся с Дворжаком, стал приглашать компо­зитора приехать в Америку; Дворжак сразу же от­казался. Им не владела страсть к перемене мест. Он ценил домашний уют, любил родину, а на ро­дине - больше всего Высокую, и охотно проводил бы там все свое время, лишь изредка выезжая в Прагу. Каждая поездка для него была сопряжена с нелегкими переживаниями. Определенную роль здесь играла неуклонно развивавшаяся агарофобия, из-за которой Дворжак испытывал такой страх на широких улицах и площадях, что с годами почти совсем перестал один выходить из дома и чувство­вал себя хорошо только тогда, когда кто-нибудь из домашних, друзей или учеников сопровождал его. Поэтому, когда пришла первая телеграмма с предложением ему стать директором Национальной нью-йоркской консерватории, Дворжак, тоже не за­думываясь, отказался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61