Пока я смущенно пытался объяснить свое неуместное поведение, вся паутина впечатлений, связанных с потайным местом, растворилась в яркой вспышке света. В памяти моей остались лишь отрывки беседы с мсье Буше, уход из магазина, ощущение благополучия, которое меня охватило — все, что произошло в тот давний день моей юности, когда на оживленной лондонской улице я изучал этот оазис, полный экзотических скульптур.
Если бы не моя колдовская родословная, я, возможно, и не обратил бы внимание на фигуру, застывшую у витрины на Ченсери-лейн. Вероятно, и он бы меня не увидел. В тот момент я одновременно ощущал два временных потока — обособленных и все же идентичных. В этом преображенном времени солнечные лучи пронизывали ткань, которую я держал против света, и в то же время освещали потайную часть магазина Буше.
Не могу сказать наверняка, пытался ли дядя Фин посвятить меня в тайны Гримуара, или же он тоже погряз в трясине сомнений. С земной точки зрения, он не принадлежал ни нашему миру, ни тем тоннелям, в которые я скоропалительно забрался, последовав за паукообразным существом. Происходящее, между тем, было важно не только в этом отношении. Подтвердились мои подозрения, что дяде Фину удалось частично расшифровать Гримуар и что он ждет случая продолжить с моей помощью свои исследования.
Дядя взял меня за руку, и мы зашагали по залитому солнцем тротуару. Стоило ему прикоснуться ко мне, я догадался, что он хочет, чтобы Маргарет Лизинг возобновила поиски. Поскольку наши намерения совпадали, противиться я не стал.
Когда мы покинули Лейн, я заметил странный силуэт. Он резко возвышался под косым углом над потоком транспорта, заполнившим Хай-Холборн. Дядя Фин повлек меня в его сторону, но не успели мы пройти и трех шагов, как черная бездна разверзлась у наших ног. В каверне, куда мы вступили, находилась металлическая клетка; мы зашли в нее, помчались вниз, затем нас грубо выбросило наружу и дальше пришлось спускаться по скользким от ила ступеням украшенной флагами лестницы. Издалека донесся плеск, запахло морем. Мы неожиданно очутились на берегу просторной бухты. Волны хлестали гниющую пристань, к которой были привязаны ялики. Корпуса покачивающихся суденышек были студенистыми от крошечных, словно сплетенных из паутины рачков, которые согласно ползали, извергая фосфорические брызги. Их было так много, что под водой лодки светились. Мы сели в ялик, дядя Фин схватил весла, лежавшие на досках настила, сквозь которые сочились лучи, рисовавшие на его подошвах диковинные мерцающие силуэты.
Лодка заскользила бесшумно, и вскоре пристань, с ее фосфоресцирующими рачками, осталась, точно крошечный макет, далеко позади. Дядя принялся вполголоса напевать, не спуская с меня глаз. Я ощутил беспокойство и едва не утратил контакт, до того момента превосходный. Глаза дяди мерцали звездами в чернейшей ночи залива.
Наш ялик покачнулся яростно, накренился под острым углом и вышвырнул нас за борт. Благодаря внезапному шоку я вспомнил, что все происходит в неведомом сне. То, что наше погружение не было случайным, я знал наверняка. Перевернутый ялик покачивался рядом. Чайки опустились на его дно, небо было ясное, безмятежное. И тут появилась дверь. Она косо чернела в массивной глыбе гранита, покрытой слизью и губчатыми наростами, проевшими путь в ее толще. Я опасался, что под их напором дверь может распахнуться в любую секунду. Это и произошло, стоило нам ступить на порог. В дверном проеме неожиданно предстал дядя Генри! Линзы очков увеличивали до невероятных размеров его глаза, приветливо глядевшие на нас. За его спиной я различил стены комнаты, облепленные рыбьей чешуей и странными чертежами. На высоком помосте, похожем на трибуну, замерла девушка с водорослями в волосах, в руках она сжимала морскую раковину. Дядя Фин соскоблил с подошв радужные бусинки, они превратились в пузырьки, поплыли к отверстию раковины и исчезли внутри. Когда мы тоже очутились в одном из шариков, девушка отвела взгляд от огромной книги и подняла голову. Я заметил, проплывая мимо, что у нее лицо Кэтлин Вайрд — то самое, что прижималось к стеклу в «Брандише».
Когда меня втянуло в комнату, я с беспокойством заметил, что мой спутник исчез. Дядя Генри сидел в своем кресле, рядом дремала тетя Сьюзен — мирная сцена минувшего, оставшаяся в памяти, потускнела и уступила место иной картине. Мальчик, повернувшись на правый бок, лежал на диване под окном. Было утро, сноп солнечного света пробивался в щель между шторами. Он озарял мириады пылинок, выдохнутых новой мебелью, предвещая бесподобный летний день. Мальчик проснулся и долю секунды, прежде чем возобладала реальность, пребывал в чудесном покое. В этом сиянии он чувствовал только жизнь, и лишь мгновением позже осознал, что эта жизнь — его собственная. Он скатился с дивана и поднырнул под солнечный луч, казавшийся квинтэссенцией Света, который на мимолетное, но вечное мгновение мальчик ощутил как Подлинную Сущность. Восторженно вдохнув аромат фруктов, лежащих в хрустальной вазе и душный запах новых тканей, он одним прыжком преодолел расстояние до двери.
Поскольку мозг не способен удерживать несколько мыслей одновременно, все события жизни переживаются в том временном пространстве, которое именуется прошлым. Потом мы придумываем историю для этих событий и воображаем, что они происходили с нами. Таким образом, ощущение движения возникает в сознании как событие прошлого, хотя на самом деле испытывается оно сейчас. Осознавая это, мальчик верил, что никакого прошлого нет, ибо не было «его», — того, с кем это прошлое случилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37