Благоухающие свежей краской, щеголяющие серийными номерами, до отказа напоенные соляркой, ухоженные, пышущие здоровьем «ИСы» и изящные «тридцатьчетверки» с характерной элегантностью башен, безупречные линии которых так восхищали Гудериана, в компании с 76-мм дивизионными пушками и приземистыми САУ, гнались теперь в Польшу целыми потоками: Жуков торопился как можно скорее сменить под Вислой убогих калек. Эти невиданные тысячи, плодившиеся в уральских, харьковских и сталинградских цехах, были предназначены для последнего убийственного прорыва. Их даже не удосуживались маскировать. В штабах засучили рукава – готовился окончательный и безоговорочный апофеоз войны, торжество уже не корпусов и армий, а целых танковых орд, ведомых новой порослью – выученной, вышколенной, натасканной на недобитого зверя, и поэтому беспощадной в ярости, молодежью. Вот почему, вместе с бесчисленными «коробками», мимо очередного, погруженного на платформы, кладбища, проносились «теплушки», до отказа набитые юной агрессивной плотью, еще не нюхавшей пороха, но уже знающей толк в рычагах и маневре.
На той стороне разделенной земли вовсю гудел Ла-Манш. Паттон, не смотря на попытки Лиса пустыни заткнуть плотину,[30] днем и ночью грел и без того раскаленное французское небо двигателями своих бесчисленных «шерманов». Все дороги от сектора «Омаха» до злосчастной для союзников деревушки Виллер-Бокаж,[31] забились «виллисами», «студебекерами» и сменившими неторопливых, качающихся с борта на борт «Матильд», великолепными «Черчиллями». С плавучих пирсов сходили, взбивая траками пляжный песок, все новые «Гранты» и «Ли»; изворотливые янки затейливым образом, но все-таки свели вместе двух генералов времен Гражданской. На американских конвейерах безостановочно получали свои корпуса и башни «кометы», чьими фирменными знаками были юркость и всесокрушающие пушки. Тучи «мустангов», «ланкастеров», «москито» и ужасных «летающих крепостей» деловито сновали над Гамбургом и Берлином. Однако, не смотря на весь этот нормандский карнавал, неизменным кошмаром для Кейтеля и Йодля по прежнему оставался Восток: там, с августа 44-го, накапливаясь на польских берегах, нависая ужасной, в тысячу километров, грозой, Германию, и так истекающую кровью, готовились искромсать вдоль и поперек самые беспощадные на свете скальпели.
Впрочем, к последней развязке всерьез готовились пока еще тылы и разведчики. Танкисты приходили в себя. Падал на головы отдыхающих пепел проигравшего битву города, и совсем близко – рукой подать – в канализационных коллекторах сгорали его защитники, не успевая послать проклятия Сталину и англичанам. Что касается кремлевских маршалов – им было не до Варшавы. Только-только развернулись ремонтные службы. Только принялась прибывать «зелень», все эти одинаковые «рюмочки-лейтенанты», очередную порцию которых, словно пончики, испекли к празднику нового наступления раскиданные по всей России училища. С платформ, один за другим, спрыгивали вошедшие в моду «Т-34-85», по прежнему не внушавшие доверия броней (ее до конца войны пробивали все те же «артштурмы» и «мардеры»), но ставшие на удивление понятливыми, изворотливыми, выносливыми, словно бурятские лошадки. Новые «коробки» по праву гордились своими дальнобойными рациями, пятиметровыми орудийными стволами,[32] и, наконец-то, отрегулированными, выстраданными, снабженными безотказными «Циклонами», В-2, которые в конце великой бойни позволяли «роликам» играючи, почти без поломок, катить по польским, а, затем, и немецким шоссе. Выгружаемые следом тяжеловесы – «зверобои» и прочие разнокалиберные «САУ» – внушали почтение. Тяжелые, с увесистыми дульными тормозами, 122-мм пушки задумчивых, медлительных «ИСов» не оставляли шансов бетонным стенам и дотам. С прибытием всех этих эшелонов, резервов, прачечных, бань и новых кухонь, жизнь закипела. Дивизии, как и бывает перед кровопусканием, тасовались, словно колоды, и торопливо наполнялись людьми и разнообразнейшей техникой. Повсюду пестрел камуфляж санитарных палаток, и то здесь, то там, среди отъевшихся, экипированных новыми хрустящими тужурками и комбинезонами танкистов Первого Белорусского, вновь замелькали смазливенькие связистки и санитарки. Белокурые и рыжеволосые бестии, не смотря на все признания и полевые букеты, благоразумно избегали чумазую голь. Фронтовые «фемины» в любой момент готовы были отдаться домовитым, словно хомяки, тыловым майорам. А вот безымянные башнеры и водители гарантированно лишались ласки – на них не стоило даже тратить время. Все знали – во время боев они сгорают, словно бенгальский огонь. Гвардии сержант по этому поводу спел:
Что вы девушки стоите,
Губками алеете.
Люди головы кладут,
А вы ………жалеете.
Медсестрички не удостаивали вниманием это его похабно-жалобное (и вполне законное) обращение от имени всех, приговоренных к скорому жертвенному костру, солдатиков.
А забытый Иван Иваныч бродил по кромке воды.
Здесь, на заваленном касками, амуницией и уже проржавевшим оружием, берегу, к которому время от времени прибивало трупы несчастных поляков, до совсем уж отчаявшегося Черепа добежала ослепительная новость: старый знакомый появился на Сандомирском плацдарме.[33]
Брызнули слезы Найденова, благодарный, воинственный стон издала ходуном заходившая, грудь. Взор обратился к вздыбившемуся за громадными хребтами облаков небесному танку. Там, за рычагами божественной «тридцатьчетверки» улыбался счастливому Ваньке его великий Господь, а за ним, уже надевшим свой танкошлем, теснились тысячи мучеников («Валентайн», без сомнения был среди них);
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47