Глаза Слокума были все так же обращены к потолку,
и на лице светилась все та же улыбка святого. Я вышел из этого склепа. Уже
за дверью до меня донеслись слова:
- Твой ход, Фрэнсис.
В одиночестве я обошел дом, думая о Мод Слокум и разыскивая ее дочь.
Комнаты и коридоры были пусты и безмолвны. Гигантская волна, пронесшаяся
над этим домом, смыла жизнь с его берегов. После цунами жизни не было ни
на веранде, ни в холле, ни на террасах, лужайках и дорожках во дворе, и
только цветы горели в угасающем вечернем свете, как прежде. Бассейн обошел
стороной, краем глаза отметив, что сквозь листву деревьев он блестит, как
созданное природой зеркало. Дойдя до конца траурной кипарисовой аллеи, я
очутился перед входом в сад, где впервые увиделся с пожилой леди.
Кэти сидела на каменной скамье, островком выступающей из половодья
цветов. Ее лицо было обращено к западу, где только что величественно
погибло солнце. Потом взгляд девушки медленно переместился за каменную
стену сада к высившимся на горизонте горам. Она смотрела на их пурпурную
громаду так, как смотрит узник на стену огромной тюрьмы, где осужден
остаться в полном одиночестве навсегда.
Я окликнул ее от калитки:
- Кэти! Я могу войти?
Она медленно повернулась, в глазах все еще стояли гигантские древние
горы. Ровным голосом сказали:
- Здравствуйте, мистер Арчер. Входите.
Я сбросил щеколду и ступил в сад.
- Не закрывайте. Пусть калитка будет открыта.
- Что ты делаешь?
- Просто думаю. - Она подвинулась на скамье, давая мне место. Камень
все еще хранил солнечное тепло.
- О чем?
- О себе. Я привыкла думать, что все вокруг, - она повела рукой, как
бы показывая сад, - прекрасно, но теперь мне так не кажется. Кольридж
оказался прав в своем мнении о красоте природы. Вы видите ее красоту, если
есть красота в вашем сердце. Если же ваше сердце опустошено, то и природа
- пустыня. Вы читали его "Оду унынию", помните?
Я сказал, что нет, не читал.
- Теперь я понимаю Кольриджа. Я бы себя убила, будь я такой же
смелой, как мама. А теперь... я думаю, буду просто сидеть и ждать, что со
мной произойдет. Хорошее ли, плохое ли, не имеет значения.
Я не знал, что сказать. Я ухватился за фразу, которая пуста, но,
может быть, успокаивала?
- Все плохое уже произошло, Кэти, разве не так? И значит - прошло.
- Кроме опустошения сердца, - убеждено ответила Кэти. И замолчала.
Наконец я сказал:
- Расскажи мне все, как было, Кэти.
Она поймала мой взгляд. Долго мы смотрели друг на друга, глаза в
глаза... Она вся сжалась, отодвинулась от меня.
- Я не знаю, о чем.
- Ты убила бабушку, - тихо отчеканил я. - Тебе лучше рассказать мне
об этом самой.
Кэти опустила голову, плечи ее поникли, она замерла. Ни единой
слезинки на глазах!
- Кто-нибудь это знает?
- Никто, Кэти. Только я и Ральф Надсон.
- Да, он сказал мне об этом сегодня. Мистер Надсон - мой отец. Почему
от меня это скрывали? Я никогда не послала бы письмо.
- Но почему-то послала...
- Я ненавидела мать. Она обманывала моего отца... мистера Слокума.
Как-то я видела их наедине, мать и Надсона, и мне захотелось заставить ее
страдать. И я думала, что, если мой отец... мистер Слокум о том узнает,
она уедет отсюда, и мы с ним сможем остаться вместе. Вы не знаете, но...
они все время ссорились или... были друг с другом как чужие. Я хотела,
чтобы они расстались. Но, видимо, письмо не принесло результата.
Мне казалось: говорит взрослая женщина; колдунья без возраста,
знающая древние мудрые средства воздействия на людей. Но она заплакала,
горько, навзрыд, и снова превратилась в ребенка, может быть, ребенка,
торопящегося стать взрослым и объяснить необъяснимое: как человек может
свершить преступление, убийство, желая самого что ни на есть доброго, для
всех, как ему кажется, подходящего.
- И потому ты выбрала самый сложный путь, - продолжил я ход мысли
Кэти. - Ты думала, что деньги твоей бабушки разъединят их. Мать уедет
отсюда со своим любовником, а ты сможешь счастливо жить со своим отцом.
- С мистером Слокумом, - поправила Кэти. - Он мне не отец... Да, я
так думала, мистер Арчер. Я отвратительна.
Ее плач подхватил сидящий на кипарисе пересмешник. Рыдания девушки, и
всхлипывания вторящей ей птицы, и надвинувшиеся сумерки - было от чего
сойти с ума. Я обнял дрожащую Кэти.
- Я ужасна, - повторяла она сквозь приступы плача, - я должна
умереть.
- Нет, Кэти, нет. Слишком много уже умерло.
- Что вы собираетесь со мной делать?.. Я заслужила смерть. Я ведь
ненавидела и бабушку, мысленно не раз хотела убить ее. Она изуродовала...
моего отца, когда тот был еще маленьким мальчиком...
Она все пыталась справиться со слезами; птица все еще завывала,
словно выпущенная на волю совесть.
Я сказал:
- Кэти, успокойся. Я ничего не собираюсь с тобой делать. Я не имею
права...
- Не будьте ко мне слишком добры. Я не заслужила. С того самого
момента, как решилась на это, я почувствовала, что отрезана от всего
человечества. Я чувствую теперь, что такое клеймо Каина. Оно теперь на
мне.
Она закрыла рукой свой красивый лоб, будто там и вправду горела
каинова печать.
- Я понимаю, что ты чувствуешь, Кэти. Доля ответственности за смерть
Пэта Ривиса - на мне. А раньше, давно... я убил человека собственными
руками. Это спасло мне жизнь, но его кровь осталась на моих руках.
- Вы слишком добры ко мне. Как и мистер Надсон... мой отец. - Слово
знаменательно прозвучало в ее устах, неся в себе великое, таинственное и
новое для девушки значение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72