На ней был совсем слабый налет пыли, а за маленькими пузырьками оказались четыре чистых круглых пятнышка размером с монету в пятьдесят центов. Значит, отсюда совсем недавно забрали четыре пузырька или ампулы.
Дедуктивные рассуждения опровергают сами себя, смахивая на старую резинку – чересчур вытянешь, лопнет. Мои выводы перешли в сферу, где слишком много подходящих альтернатив.
Вдобавок было подозрение, что я все время вывожу заключения на основании действий и реакций того, кто не делает ни единого шага по логически предсказуемой схеме.
Если из шкафчика что-то забрали, жизненно важное для пребывания Морин Пирсон в нынешнем младенческом состоянии, тогда либо нужда в этом отпала, либо она в этот дом никогда уже не вернется.
Я домчался до прокатного автомобиля минуты за две, не больше. Солнце садилось. Толстая дама, копавшаяся в цветочной клумбе, стоя на четвереньках, выпрямилась и, разинув рот, уставилась из-под полей огромной мексиканской соломенной шляпы на меня, выскочившего галопом на пригородный асфальт. Я ей помахал.
До города долетел минут за восемь, там и сям оставляя на асфальте черные полосы от покрышек. Новое здание громоздилось на высоких пилонах, так что внизу оставалось место для парковки. Земля вокруг еще хранила грубые следы строительных работ, еще висела большая вывеска с перечислением основных подрядчиков, архитекторов, субподрядчиков и будущих арендаторов, часть тротуара была огорожена, тянулись временные деревянные тротуары. Уже за пять кварталов я в сумерках видел освещенные окна верхнего этажа. Под зданием стояло десятка четыре автомобилей, небрежно сбившихся в кучу возле ведущих в здание лестниц и пандуса. На неосвещенной стоянке они походили на мирное стадо неких жвачных животных, устроившихся на ночлег. Я начал было пристраиваться, потом подумал, что, если захочется поскорее уехать, приехавшие попозже загородят дорогу. Свернул направо, отъехал подальше, поставил автомобиль носом вперед неподалеку от въезда, немного правее, вылез, схватил с сиденья пиджак и оделся. Под переднем сиденьем лежали револьвер и лом, поэтому я запер Дверцы.
Только сделал первый шаг к стаду машин и входу в здание, раздался слабый кошачий крик, тонкий вой, а затем тупой, плотный, тяжелый удар, после которого крик оборвался. Что-то глухо хлюпнуло, словно кто-то сбросил на кошку мешок с мокрым песком. Потом донесся странный отголосок – звучное низкое “бр-рынь”, от вибрации перенапрягшейся конструкции над головой. Я свернул с подъездной дороги к тротуару. В этом месте корпус здания отступал назад, так что крыша над передней частью стоянки была только в этаж высотой.
Прохожих на улице не оказалось. На самом дальнем углу стояли машины в ожидании переключения светофора. Я подошел к временному деревянному тротуару, крытому для безопасности пешеходов. Подпрыгнул, схватился за деревянный край, влез на дощатую крышу, перебрался оттуда на постоянное перекрытие над участком парковки внизу.
Перекрытие шло в глубину футов на пятьдесят при ширине около ста пятидесяти. На горизонте на западе тянулась длинная красная бледнеющая полоса, гаснущий дневной свет окрашивал все вокруг в разные оттенки серого. Разглядев выходящие на крышу двери здания, я сообразил, что задумана она как патио – может быть, для обедов на открытом воздухе в расположенном в новом здании ресторане.
Видно, сюда поднимали крупные предметы – мебель, оборудование, – распаковывали и заносили через двойные двери. У стены были свалены остатки деревянной решетчатой тары, разбитые и расщепленные, различные упаковочные и перевязочные материалы. Стена вздымалась на двенадцать этажей, прямо к освещенным окнам верхнего. Сразу за обломками контейнеров и выброшенной упаковкой я наткнулся на тело Морин Пирсон Пайк.
Она лежала на спине футах в трех от угла здания, почти параллельно стене. Верхняя часть тела чуть ближе, чем ноги. В серо-голубом костюме, белой блузке, одной голубой туфле-лодочке. Другая валялась рядом. Я заметил цвет костюма, когда они с Бидди проезжали мимо.
Она выглядела безобразно, хотя лицо не было повреждено. При ударе под прочной человеческой оболочкой все превратилось в сплошную кашу. Это был длинный тюк грубой трубчатой формы, еще скрывающий разорванное мясо и раздробленные кости, кроме одного места, где розовые осколки прорвали у локтя левый рукав костюма. Рот широко открыт, неподвижен. Глаза полузакрыты. Распластанное на крыше тело утратило обычные контуры, так что женские формы исчезли.
Словно с точным расчетом она почти всем телом упала на смятый лист грубой коричневой оберточной бумаги. Это была вощеная водонепроницаемая бумага для обертки тяжелого оборудования, которое транспортируют в деревянной решетчатой таре, прикрепляя болтами к крепким брусьям. На месте разрыва было видно, что бумага двухслойная, с черной гофрированной сердцевиной.
Я присел рядом на корточки. Дотронулся до блестящих волос, потом закрыл ей глаза. Чувствовал резкий запах внезапной смерти, остывающего мяса, начала процесса разложения. Все еще сидя на корточках, вытянул шею, взглянул вверх. Ни одна голова не торчит, не глазеет в нездоровом восторге вниз, в пологое ущелье, на катастрофическое падение.
Оглянулся на здание через дорогу, гораздо старше, конторское, четырехэтажное. Все окна темные. Сдвинул край придавившего бумагу контейнера, осторожно уложил на бумагу ее ноги. Взялся за угол, приподнял, обернул, подоткнул под другой бок. Прошел между ней и стеной, помедлил, толкнул тело, перекатил. Одного куска бумаги мало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83