Может, Элен Баумер тоже знает, но кто-то так хорошо постарался заткнуть ей рот, что, по-моему, вам от нее ничего не добиться.
– Спасибо. Хотите предложить мотив одного убийства, привязывая его к другому, совершенному в прошлом июле? Я намерен придерживаться мнения, что доктор сам сделал себе укол.
– Для этого были причины?
– Совесть.
– Он был плохим парнем?
– Никто не собирается ни в чем его обвинять. В любом случае сейчас от этого нет никакого толку. Только позвольте мне кое-что заявить. Я давно живу на свете, немало повидал, знал кучу женщин, но никогда в жизни не встречал стервы хуже Джоан Шерман. Клянусь Богом, истинный ужас. Каждый день жизни этого доктора она превращала в подлинный ад на земле. Голосина как у голубой цапли. Она была инспектором на плацу, а он – придурком рядовым. Обращалась с ним как со слабоумным. Здоровенная, надутая, громогласная добродетельная леди, постоянная прихожанка церкви, с характером гремучей змеи. Все время занята добрыми делами. У нее был диабет, довольно серьезный, но подконтрольный. Забыл, сколько кубиков инсулина она вводила себе по утрам. Не разрешала доктору делать укол. Утверждала, будто он чертовски неловок со шприцем. Три года назад у нее случилась диабетическая кома, и она умерла.
– Это он устроил? Стейнгер пожал плечами:
– Если и так, то чересчур долго раздумывал…
– Хотите, чтоб я умолял вас продолжать? Хорошо, умоляю.
– Шерманы жили тогда милях в шести за городом, в очень милом домике, который стоял в самом центре лесистого участка в десять акров. У нас бастовали телефонисты. Положение было довольно поганое, подземные кабели перерезаны и так далее. В пятницу миссис Шерман прикатила свою машину на станцию техобслуживания. Ее должны были вернуть в понедельник. Поскольку телефоны намертво не работали, доктор решил приехать в воскресенье днем, посмотреть нескольких пациентов в больнице. Вдобавок, как он нам потом рассказывал, надо было захватить для жены инсулин. В то утро она использовала последнюю ампулу. Он забирал за один раз запас на месяц. Сделал обход, потом пришел к себе в кабинет поработать. Никто не увидел тут ничего странного. Насколько хватало храбрости, он старался держаться подальше от своей половины, и никто его не упрекал. По его словам, собирался вернуться к пяти – к обеду в гости ожидалась супружеская пара. Но забыл про время. Супруги пришли, позвонили в дверь, женщина подошла к окну, заглянула, увидела ее на диване. Говорит, вид был странный. Муж выбил дверь. Ни один телефон не работает. Положили ее в машину, повезли в больницу. По пути встретили доктора Шермана, посигналили, остановили. В больницу ее доставили мертвой. Говорят, он был страшно потрясен. На бедре был свежий след от утреннего укола, значит, она про него не забыла. По его утверждению, никогда не забывала. Провели вскрытие, ничего особенного не нашли. Я не помню про биохимию, только нет таких тестов, которые показали бы, принимал человек инсулин или нет. Он расщепляется, растворяется или что-то такое. Полиция округа осмотрела дом. Шприц был вымыт, лежал в стерилизаторе. Ампула в мусорной корзинке в ванной. Там осталась какая-то капля. Анализ показал, что лекарство действует в полную силу. По мнению докторов, в ее состоянии произошло резкое изменение, и поэтому обычной дозы оказалось недостаточно. Кроме того, они ели на завтрак оладьи с кленовым сиропом и сладкие рогалики. Шерман сказал, что она очень строго придерживалась диеты, но воскресный завтрак был единственным исключением за всю неделю. Ну-ка, объясните, как он это сделал. То есть если сделал, конечно.
Пару минут поразмыслив, я нашел решение, но вспомнил, что слишком уж часто демонстрировал Стейнгеру свою дурацкую сообразительность, и поэтому сдался.
Ему было приятно.
– Принес домой идентичную ампулу с дистиллированной водой. Может быть, подменил содержимое у себя в кабинете. Встал ночью, заменил ампулу с инсулином. Жена утром проснулась, вколола себе воду. Перед уходом в больницу он зашел в ванную, выудил из мусора ампулу с водой, вытащил из стерилизатора шприц, наполнил припрятанным инсулином, выпустил в раковину, бросил в корзину настоящую ампулу, сполоснул иглу, шприц, положил обратно в стерилизатор. По пути в город мог остановиться, раздавить ногой ампулу из-под воды и смести в грязь стеклянную пыль, если уж быть по-настоящему предусмотрительным. Я считаю его осторожным и терпеливым. Может быть, ждал много лет, пока не возникла поистине выгодная ситуация. Наверно, можно выдержать жизнь с такой жуткой старухой, зная, что в один прекрасный день, когда-нибудь, как-нибудь с ней расправишься. Мило?
– Прелестно. И никаких улик.
– Поэтому я и склоняюсь немножечко к версии самоубийства. Стью Шерман был очень порядочным типом. А ведь каждого доктора и во время учебы, и на работе предостерегают против убийства.
– А вдруг кто-нибудь тоже все это сообразил и как-нибудь намекнул доктору?
– Это только усиливает предположение о самоубийстве.
– Безусловно.
– И я не могу найти никакого мотива к убийству. Его смерть никого и никак не облагодетельствовала, Макги.
– Пришли туда, откуда ушли?
– Не знаю. Безусловно, хотелось бы знать, почему эта девушка Баумер так быстро изменила мнение. Или кто его изменил. Впрочем, не правда ли, жалкое существо? Только представьте, на что она похожа, если ее раздеть.
– Прошу вас, Эл. Он фыркнул:
– Когда я был маленький, у нас жила тощая старая кошка. Была в ней персидская кровь, так что с виду вполне симпатичная. Как-то весной нахватала каких-то клещей, и с бедного животного дней за десять слезло все до последней шерстинки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83