Здесь Океан мощно дышит в лицо... Обрыв извилист, и с набережной видны в глинистом отломе его борозды, складки и выступы, чьи очертания слагаются - при наличии у вас минимума воображения - в причудливые картины: мне, например, видится неторопливая беседа нескольких бородатых исполинов, косо взглядывающих друг на друга из глинистых расселин.
Внизу, метрах в тридцати, с мощным шумом плещется Океан: серая масса воды, расстилающаяся до горизонта.
Бескрайняя тяжкая масса жидкой праматерии одухотворена, жива и смотрит на меня холодно и цепко.
_______________
...письмо, черт бы его побрал!
К черту монографию, к черту Т-функции!
Из заморского Сомерсетшира - в Азовск, в шестидесятые, на пустынные берега Меотиды, в лазурную крымскую степь, по которой в неутолимой тоске до сих пор странствует душа моя.
Норд-ост
После ласковых оттепелей в конце февраля,
когда унялось бесплодное дыхание зимы,
когда дотаял снег, а в тихих закутках огородов нежно и ослепительно зазеленела новая трава,
когда ожили земля и небеса и на земле всюду затрепетала нежная мягко-дымчатая золотистость, а небеса засветились нежною мягко-дымчатой голубизною,
когда истомно заворковали куры, греясь под южной стеной сарая,
когда душа взволновалась и сладко почуяла неизбежное обновление и рождение новых надежд,
когда с моря ушли серенькие туманцы и оно, лазурное, привольно заискрилось, заиграло под солнцем,
когда наивно вздохнулось: мол - все, ушла зима!
на азовские берега Крыма набросился свирепый норд-ост.
Мутная, серая тьма надвинулась, клубясь, с северо-востока, и понеслась из тьмы жесткая снежная крупа, стегая берега; некто - невидимый - угрюмо нахлобучил на глаза серокрыльчатый капюшон ; над морем и степью воцарился мрачный серый цвет. Небо ниспало к земле; вдоль крыш домов, вдоль вершин нагих садов с пугающей скоростью помчались сизые, косматые тучи, как обезумевшая толпа призраков, гонимых бешеным ветром из мглы во мглу. Море, стеная, вскипело, взбушевалось, разъярилось: обрушило на берег серые горы воды. С тяжким вздохом срывались в ревущие воды подточенные прибоем глыбы глинистого обрыва. Они увлекали за собою куски покрытой травой почвы; и отчаянно мотали голыми длинными ветками кусты тамариска, густо покрывающие склоны здешних берегов: беспомощные, с корнями вырванные из земли, они стремглав падали в пропасть.
Оглушительный вой ветра, грохот прибоя, гулкий стон изнемогающей в битве земли - сама Праматерь взывала к небесам; в ее упорном, повторяющемся зове прорывалось что-то жалобное, мучительно невысказанное, доисторическое , пра бытийное.
Я взобрался на толстый бугристый сук громадной столетней софоры; ее изборожденный корявыми морщинами черный, в два обхвата ствол, покрытый десятисантиметровой корой, стойко выносит удары свирепого ветра.
Софора метров на десять отстоит от кромки обрыва и возвышается над морским берегом подобно старинной башне; внизу клокочет рыдающее море.
...мрачный бессветный взгляд из-под капюшона давит, давит на душу... Что нужно тебе, окаянный?! Кто ты?..
Твердая, как соль, снежная крупа метет хлестко из близких туч летучими плетями мне в лоб, в глаза, сечет щеки; я кое-как загораживаюсь куцым цигейковым воротником кургузого ватного полушубка и c восхищением молитвы вбираю в себя трагическое зрелище могучей битвы стихий. Лицо мокро (от растаявших на щеках соляных крупинках снега? от слез?) Седая муть, павшая на вспененную в муках Меотиду, стремительный пролет туч над пустынными туманно-серыми берегами - из хаоса в хаос, из бездны в бездну, из мглы во мглу, - гул ветра, - ровный неумолкающий рев прибоя - ввергают мою душу в высокий восторг. Ревущие бездны манят. В этих безднах - таинственно чувствую это - судьба.
И уже знаю, что в жизни есть роковая тайна - которая не открыта никому, но правит мирозданием.
_______________
Увлекшись описанием давнишней бури (случившейся в 1962 году, в феврале, 22-го числа, в четверг - вдруг это будет иметь значение в дальнейшем?), явившись в ресторан в три, я очутился в пустом зале пред пустыми столами; пришлось отправиться в кухню, где официанты и повар, пунктуальные островитяне, не понимающие, как можно принимать ленч после половины третьего, все-таки сжалились надо мной ("он же с континента, снизойдем уж!"), словно над ребенком, и накормили меня весьма приличным обедом.
Отобедав, я, как был, без плаща, вышел на тротуар перед подъездом отеля: подышать воздухом - ибо Норд-ост съел время моего обычного утреннего моциона, о котором упоминалось выше. Хоронясь от накрапывающего дождика под козырьком подъезда, я прохаживался вдоль стеклянного фасада отеля - и столкнулся с моей смарагдовоглазой горничной, выбежавшей бодренько из служебного выхода. Ах, каким освежающе-искристым водопадом зеленых вод окатил меня ее веселый взор!
_______________
"...ввергают мою душу в высокий восторг".
В пятнадцать лет я еще ничего не знал о земной жизни (кроме того, что ею правит некая роковая предопределенность). Но в пятнадцать лет я уже перебредил стихами, уже в первый раз переболел Лермонтовым и Пушкиным, уже перетвердил в тихие ночные часы любовные признания Фета и сладким ядом отравлявшие меня стихи Есенина и многих прочих, чьи книги имелись в книжном шкафу, стоявшем в большой комнате ("в зале") моего дома. Я перепере-перечитал их все - и русские, и переводные (между прочим, и сонеты Петрарки, и Ад Данте). О своем пережитом я писал длинные поэмы, ни одной из которых так и не смог закончить.
В ту зиму я только начинал заболевать математикой; я с упоением возился в системах уравнений и в гиперболах с параболами, но и с таким же упоением читал Гомера;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37