(Прим. авт.)

– иногда говорит мне мама. – Что ни захочешь, все есть. Ах! Нынешним рабочим не на что жаловаться. Разве такая жизнь была у твоего бедного отца. День работает, день безработный. Когда ты родилась, у нас не было ни гроша. К счастью, в тридцать шестом нам немного полегчало, ну а потом война, я овдовела, когда тебе было пять лет. Поганая жизнь.– Думаешь, нам легко?– Сейчас да. Первые годы твоего замужества, не спорю, было трудновато, но в последнее время Луи неплохо зарабатывает для каменщика, ты живешь как барыня.После таких разговоров станешь ли рассказывать ей о своем одиночестве, о своих тревогах; а от Луи чуть не каждый вечер несет анисовкой: быть может, он является домой поздно не только из-за работы. Мама лишь плечами пожмет и примется выкладывать рассуждения, подслушанные в бакалейном или мясном магазине:– Знаешь, мужчине нужна разрядка, в особенности если он вкалывает так, как твой.Пока мы жили стесненно, Луи просил у меня денег на курево, на пиво, выпить с приятелями. Теперь не просит. Должно быть, оставляет себе заначку от субботней и воскресной халтуры.Станешь ли рассказывать, что после рождения Ива отношения наши стали совсем прохладными, а сегодня и вовсе пошатнулись.Такова жизнь. У меня есть занятие – ребятишки, и развлечение есть – телевизор.Боже ты мой, телевизор! Уже девятый час, а Жан-Жак так мечтал увидеть «Афалию».Я читала про нее в хрестоматии Жан-Жака. Наверное, по телевизору это красиво.
Она бежит. «Теперь они не успеют поужинать, да и Луи в кои-то веки мог бы посмотреть спектакль.Мари застает дома полный кавардак. На диване, отталкивая бабушку, дрыгает ногами Симона, Жан-Жак ревет в углу. Телевизор не включен. Луи в бешенстве.– Сегодня никто смотреть телевизор не будет. Все за стол, а потом марш в постель.Он грозно идет к ней:– Пришла-таки! Откуда заявилась?У него вид судьи, и этот важный вид вызывает у Мари новый приступ злобы. Мятая от лежанья рубашка плохо заправлена в висящие мешком брюки. Как он обрюзг, разжирел, каким стал хамом и самодуром!– Ходила подышать воздухом, пока ты отсыпался.– Где ты была?– Гуляла.– Больше двух часов? А я тебя ждал-ждал.– Уж прямо!Значит, он ничего не понял. Он спал и теперь бесится – ему хочется, чтобы она была под рукой, когда бы ему ни приспичило.– Мам, а мам, – хнычет Жан-Жак, – папа не разрешает нам смотреть телевизор.– Почему?– Потому что так я решил. У нас, как в сумасшедшем доме! Каждый делает, что в голову взбредет. Мадам где-то бродит. Дети командуют. Сразу видно, что я редко бываю дома.Пожав плечами, Мари включает телевизор. Луи тянется выключить его.– Оставь, Луи. Учитель Жан-Жака рекомендовал посмотреть эту пьесу. Ее проходят в лицее.– Ерунда. Сегодня вечером все лягут спать пораньше.– Нет. Ты зря уперся. Ведь детьми занимаюсь я, я хожу к учителям, я забочусь о них, тебя ведь никогда нет дома.– Уж не для собственного ли я удовольствия день-деньской штукатурю? А это не так-то просто!– Но и не для моего же удовольствия ты каждый вечер шляешься по барам.– Это я шляюсь по барам!– Ладно, замнем для ясности… ты затеваешь ссору, чтобы оправдаться…– А в чем мне, собственно, оправдываться?– Прикажешь объяснить при детях?Он самодовольно смеется, он ничуть не смутился – подходит к Мари, надув грудь, как голубь, красующийся перед голубкой, и обнимает ее за талию.– Вот видишь, у меня есть причины отправить всех спать: надо наверстать упущенное.– Отстань!Мари вырывается. Пропасть между ними увеличивается. Тупость мужчин просто поразительна, более того – безнадежна! Видать, он по старинке считает, что женщина предмет, отданный ему на потребу, что ее дело – ублажать его по первому же призыву. Он думает, что брак ничуть не изменился со времен средневековья, когда прекрасная дама терпеливо ждала, пока ее господин и повелитель вернется с войны или из крестовых походов!Луи топчется в трясине, в которую попал по своей вине. Да при этом еще весело подмигивает. Мари чувствует себя такой оскорбленной и униженной, как в тот день, когда к ней пристал на улице какой-то пошляк. Ее взгляд задерживается на округлом, натянувшем штаны брюшке Луи, и внезапно наплывом – излюбленный прием телевизионщиков – перед ее взором возникает загорелая худощавая фигура учителя Жан-Жака.– Садитесь за стол. Поедим по-быстрому. Поужинаешь с нами, мама? – спрашивает Мари как нельзя естественней, хотя в горле у нее пересохло и она едва сдерживает слезы возмущения и досады.– Нет, я сыта. Пойду домой.– Посмотри с нами телевизор.– Пойду лучше домой. Не люблю вечером расхаживать одна.– Я подвезу тебя на машине– Опять уйдешь из дому, – сухо обрывает Луи.– Да! А тебе-то что?– Но я же устал, и будет слишком поздно, чтобы…– Уже давно слишком поздно.Мари зажгла газ под суповой кастрюлей. Став на цыпочки, достала тарелки из стенного шкафа над раковиной. Платье, задравшись, обнажило полноватые загорелые ноги выше колен.– Не смей носить это платье!– А что в нем плохого?– Оно чуть ли не до пупа.– Сейчас так модно, – обрывает бабушка. – Вы, мужчины, ничего в модах не смыслите. Платье чуть выше колен. Многие носят еще короче. И поверите, даже женщины моего возраста. Тебе его мадам Антельм сшила?– Нет, я купила его в Марселе в магазине готового платья.– Ты мне об этом не говорила, – отчитывает ее Луи.– С каких это пор тебя волнуют мои платья? Вот это, например, я ношу уже больше полугода, и ты вдруг заявляешь, что оно чересчур короткое.– Ни разу не видел его на тебе.Платье премиленькое. Оно подчеркивает талию и свободно в груди, большой квадратный вырез открывает плечи, руки.– Ну, будем мы есть или нет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46