именно тогда он завел привычку гулять вечерами по Софии с видом роковым и разочарованным, производившим неизменный эффект: такое выражение лица прилипло к нему на сцене, когда, изображая несчастную любовь, он рвал на себе волосы или прикладывал к глазам платок. Вернувшись в Лиссабон, он промотал свое небольшое наследство на разных Лолит и Карменсит, на ужины у Маты, на модные брюки от Шафредо и разорительные литературные знакомства. К тридцати годам он оказался беден как церковная мышь и насквозь пропитан ртутью, зато мог похвастать двадцатью статейками, напечатанными в «Цивилизации», и успел приобрести популярность в лучших кафе и борделях, где был известен под ласковым прозвищем «Биби». К этому времени Биби считал, что знает жизнь; он отпустил бакенбарды, на каждом шагу цитировал Бастиа, посещал заседания парламента и вступил на стезю государственной службы, а республику, за которую так горячо ратовал в Коимбре, уже называл химерической мечтой; словом, Биби стал опорой существующего порядка и столпом общества.
Он ненавидел Лейрию, несмотря на то что его считали здесь выдающимся умом, и говорил дамам на soirees у депутата Новайса, что устал от жизни. В городе болтали, что хозяйка дома влюблена в него по уши; и действительно, Биби писал приятелю в столицу: «Что до любовных побед, то в данное время похвастать нечем; в перспективе – ничего, кроме продления рода Новайсов».
Вставал он поздно и в это утро, сидя за завтраком в robe de chambre, кушал яйца всмятку и с увлечением читал в газете корреспонденцию о том, как кого-то освистали в Сан-Карлосе; вдруг лакей, вывезенный им из Лиссабона, вошел с докладом, что там пришел какой-то священник.
– Священник? Проси сюда! – сказал Гоувейя Ледезма и самодовольно пробормотал в назидание самому себе: – Государство не должно заставлять Церковь ждать в передней!
Он встал и протянул обе руки падре Натарио; тот вошел скромно, держась с большим достоинством в своем длинном люстриновом подряснике.
– Подай стул, Триндаде! Чашечку чая, сеньор священник? Прекрасное утро, не правда ли? Я как раз думал о вашем преподобии – то есть, я хочу сказать, я думал о духовенстве вообще… Я только что прочел книгу о поклонении Лурдской Богоматери… Внушительный пример! Тысячи паломников, из самого лучшего общества… Утешительно видеть, что вера воскресает… Не далее как вчера я говорил у Новайсов: «В конечном счете, вера – это мощный рычаг общества!» Не угодно ли чашечку чая? Это в наше время спасительный бальзам…
– Нет, спасибо, я уже завтракал.
– Вы меня не поняли! Когда я сказал «спасительный бальзам», я имел в виду веру, а не чай! Ха! Ха! Забавно получилось, правда?
Он долго и любезно смеялся. Секретарь Гражданского управления хотел произвести наилучшее впечатление на Натарио, памятуя принцип, который неустанно проповедовал с тонкой улыбкой: «Кто хочет играть роль в политике, должен иметь долгополых на своей стороне!»
– А кроме того, – продолжал он, – как я и говорил вчера у Новайсов, это чрезвычайно выгодно для местной экономики! Возьмите Лурд; он был обыкновенной деревушкой, а теперь, благодаря наплыву паломников, это целый город… Большие отели, бульвары, роскошные магазины… Так сказать, экономический прогресс, идущий в ногу с религиозным возрождением.
И, очень довольный собой, он с важным видом поправил воротник.
– Я пришел к вашему превосходительству по поводу заметки в «Голосе округа».
– А! – живо откликнулся секретарь. – Да! Читал! Острый памфлет! Но с чисто литературной точки зрения, в смысле стиля, образов, – ужаснейшее убожество!
– И что же, ваше превосходительство, вы намерены предпринять?
Сеньор Гоувейя Ледезма откинулся на спинку стула и в крайнем изумлении спросил:
– Я?
Натарио сказал, отчеканивая каждое слово:
– Власти обязаны защищать государственную религию и, следовательно, ее служителей… Прошу вас учесть, ваше превосходительство, что я явился сюда отнюдь не от имени духовенства… – Он приложил руку к сердцу, – Я всего лишь бедный священник, не имеющий никакого влияния… Я пришел к вам как частное лицо, чтобы задать один только вопрос: допустимо ли, чтобы уважаемые всеми служители церкви подвергались диффамации?
– Разумеется, разумеется, весьма прискорбно, что газета…
Натарио перебил его, выпрямившись с негодующим видом:
– Эту газету давно следовало закрыть, сеньор секретарь!
– Закрыть?! Помилуйте, сеньор священник! Ваше преподобие, как видно, желали бы вернуть времена полицейского произвола! Закрыть газету! Вы забыли, что свобода прессы – священный принцип! Да и законы о печати этого не разрешают! Жаловаться властям на то, что в газете промелькнули две-три непочтительные фразы о священниках… Абсолютно невозможно! Нам пришлось бы возбудить преследование против всей португальской прессы, за исключением «Нации» и «Общественного блага»! К какому жалкому финалу пришла бы свобода мысли, тридцать лет прогресса, самая идея конституционной власти! Мы не Кабралы, почтеннейший сеньор! Нам нужно просвещение, максимум просвещения! Именно к этому мы главным образом и стремимся: к просвещению!
Натарио тихонько откашлялся и сказал:
– Прекрасно. Но имейте в виду: когда наступят выборы и вы придете к нам просить поддержки, мы, видя, что не можем рассчитывать на ваше покровительство, ответим просто, но внятно: «Non possumus».
– Неужели сеньор священник думает, что из-за нескольких голосов, доставленных нам церковью, мы предадим дело цивилизации?
И бывший Биби, встав в позу, продекламировал:
– Мы сыны свободы и не отречемся от нашей матери!
– Но ведь доктор Годиньо, душа этой газеты, принадлежит к оппозиции, – заметил тогда падре Натарио.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168