Но читателю сразу становится ясно, что речь идёт о великом наставнике, который стал нравственным идеалом сотен миллионов людей. На высказывания Конфуция ссылаются философы, политики и учёные всего мира, а фразы из «Лунь юя» сегодня можно услышать даже от малограмотного китайского крестьянина.
Более того, все нравственное развитие китайцев всегда представлялось как изучение и воплощение наследия, завещанного Конфуцием: тем его бесед с учениками, наставлений правителям, стремлением к идеалу «благородного мужа».
В отличие от многих полулегендарных наставников Китая, например, Лао-цзы и Хуан-ди, он является абсолютно реальным персонажем – персонажем вполне «живым», переживающим, нередко сомневающимся, плачущим и торжествующим, наставляющим и негодующим. Но во всем этом многообразии чувств и эмоций он удивительно целостен. «Мой Путь – все пронзать Единым», – говорит он своему ученику (XV, 4) [1].
Самый сложный вопрос – почему именно он стал «Учителем учителей» и превратился в символ Китая? Что он сказал или сделал такого, чего не удавалось никому ни до, ни после него?
В эпоху Чжоу, когда жил Конфуций, существовало немало подобных ему честных служивых мужей (ши), в том числе и вышедшими из мистических школ, которые своими знаниями пытались послужить правителям царств. Многие из них делали это в надежде на достойное жалование и должность, другие старались сочетать это с идеалом установления гармонии в Поднебесной. Но из той плеяды в истории остался лишь один Конфуций. Так может быть сохранения образа Конфуция в истории – это всего лишь случайность? В тот период в Китае проповедовало сотни учителей, а тысячи жили и до него и после. Может быть, просто о других проповедниках не сохранилось достаточного количества сведений, например, их ученики не были столь старательны в своих записях, как последователи Конфуция, который тщательно зафиксировали каждый шаг и каждую фразу своего любимого учителя? И так он вошел в историю – не потому что был самым великим, а потому что оказался самым «описанным»?
Тайна влияния личности Конфуция, если смотреть на него просто как на философа и служивого мужа, вряд ли может быть разгадана. Безусловно, записи его учеников, обобщенные в «Лунь юе» сыграли немалую роль для формирования его образа как национального символа, однако этого было бы вряд ли достаточно.
На первый взгляд, он вполне повседневен – и именно в этой повседневной житейской мудрости проступает его трансцендентное величие. Он не отстранен от мира чувств и эмоций, как буддист, не чудесен в своих историях как Чжуан-цзы, не обладает сверхъестественными способностям, как даосские маги. Он – такой как все. И все же он значительно более мистичен, чем десятки других духовных наставников древнего Китая.
Понять его очень просто – он никогда не говорит о вещах трансцендентных, потаенных, мистических. С учениками и правителями, с аристократами и простолюдинами он в равной степени говорит просто и доступно. И поэтому в его речах даже сегодня любой человек может найти источник как житейски советов, так и духовных откровений.
Понять его нелегко. За кажущейся простотой скрывается такая глубина традиции, аллюзий и полунамеков, что не всякий китайский знаток сможет уловить эти тонкости.
...
По всему Китаю были основаны конфуцианские академии для обучения будущих ученых мужей. Одна из самых больших академия Сунъян в горах Суншань была построена в 484 г. и целиком перестроена в 1035 г.
Прочтение образа Конфуция зависит от того, на какой точке зрения мы изначально стоим – про Конфуция и традиционное конфуцианство сегодня известно столько, что весьма затруднительно подходить к этому образу непредвзято. Понимание самого Конфуция – как дословно-текстовое, так и постижение глубинной драмы его образа, зависит чаще всего от изначального подхода к его личности. Если мы допускаем, что в древнем Китае существовала развития «философия» – то перед нами образ чрезвычайно педантичного, тщательного философа. Но стоит нам лишь допустить, что Конфуций являлся посвященным духовным наставником, соприкасающимся с самими глубинными мистическими традициями древнего Китая, то приходит иное понимание его образа. Перед нами предстает духовный учитель, перенявший древнейшие магические ритуалы и образы, и ныне стремящийся при помощи этих знаний установить гармоничное правление в царствах на Центральной равнине Китая. Но он не только носитель этой духовной традиции – он ее десакрализатор. Он сообщает о ней открыто, позволяет записывать за собой и – самое главное – видит свою миссию в служении правителям и образовании людей, а не в уединенном отшельническом подвижничестве.
Конфуцианство считают величайшим китайским философским и духовным наследием, что отчасти верно. И все же суть конфуцианства лежит глубже, это даже не национальная идея – это национальная психология. И описывать ее функционирование следует скорее в терминах этнологии и этнопсихологии, нежели философии.
Конфуцианство в Китае – это абсолютно всё. Все что бы не делал древний или современный китаец, его манера поведения, его особенности политической культуры, его способы ведения бизнеса и установления отношений с партнерами, – все это автоматически будет названо конфуцианством. По сути, то, что в науке называется «традиционным психотипом китайцев» или «особенностями политической культуры Китая», в обиходе именуется конфуцианством. Это – просто обобщающее слово для чего-то того, что явно отличает Китай от многих других стран или культур, но чему сложно дать краткое объяснение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12