А потом… он немного струхнул, когда я сказала, что воспользуюсь этим обстоятельством, чтобы сходить в кино с женой его партнера.
Опустошаю стакан. Виски просто термоядерный! Воды, поскорее воды! Но прежде я ставлю вопрос ребром: «Он меня держал за… Нет… Я и была дурой весь этот год».
– Понимаешь, – говорю я Майе на следующее утро, – произошло самое ужасное, что может произойти. Или скорее… Не самое, пожалуй, еще хуже – это когда состояние безупречной любви переходит в отношение к человеку как к ненужной вещи. Второсортной. Удобной, но уже не волнующей. В какой– то степени… как к ценности, знаешь, как к картине Вайяра, но без того восхищения, которое испытывают при виде работ Лихтенстайна… или Опи. Ты понимаешь, о чем я?
– Да… То есть нет, не совсем. Выходит, что для Марка ты, несомненно, ценная вещь, которая тем не менее стала мозолить глаза, поскольку, находясь постоянно на одном месте, вся покрылась пылью.
Ну разумеется, пылью! А почему не морщинами, раз уж на то пошло? Я провожу пальцами по еще мокрому следу, который начинается под глазами, спускается вдоль носа и заканчивается в уголках губ. Соль оставила красноватые полоски, чувствуется легкое раздражение.
– Майя, я имела в виду, что он не только не любит меня… – Теперь это – факт, новая аксиома моих отношений с Марком. – Но он меня больше не уважает. Держит за идиотку, не способную догадаться о его интрижке.
– Ну что ты, Клео, он не держит тебя за идиотку.
– Он считает меня настолько слепой, что уже не думает скрывать, делает все более компрометирующие его вещи… как эта проклятая сумочка например.
С силой пинаю свой экземпляр, и сумка летит прочь. Чтобы занять чем– то свободную руку, снова начинаю дрожать, зажигаю сигарету. Это седьмая за сегодняшний день.
– Все не так, Клео. Я скоро сама начну считать тебя дурой, если будешь продолжать в том же духе. Твоего мужа устраивает, что ты ни о чем не догадываешься, словно он ничего предосудительного не делает. Не пойман – не вор. Удобная позиция.
Молчу как рыба.
– Намекни, что обо всем знаешь, не оставляй его в спокойствии от твоего неведения – это слишком легко. Подпорти картину: каждый раз, когда муженьку вздумается сходить налево, он будет думать о тебе. Этого должно хватить, чтобы обломать ему весь кайф!
Майя права. Я тоже не хочу, чтобы он считал меня цветущей и полной жизни. Хочу, чтобы его преследовал образ хрупкого существа, увядающего и чахнущего по его вине. Пусть он чувствует себя виноватым. Я стану воплощением его уязвленной совести…
– Я люблю тебя, Клео!
Мы обедаем вдвоем, в тенистом дворике итальянского ресторана с неаполитанской кухней на улице Бираг. Марк рассказывает мне о проекте новой книги, я рассеянно слушаю, пристально его разглядывая. Стараюсь вычленить реальную личность из перенасыщенного моими эмоциями образа мужа и любовника. И вот между «скампи» и «тальятелли» он берет меня за руку, как в то время, когда нам было по двадцать, и говорит, глядя мне в глаза: «Я люблю тебя, Клео». И представьте, эта дурочка, другая Клео, дремлющая во мне и появляющаяся всегда некстати, помимо моей воли сжимает его пальцы, улыбается и отвечает:
– Я тоже люблю тебя, Марк!
Черт возьми! Тогда как единственное мое желание – высказать ему в лицо все, что я знаю, и потребовать исчерпывающих объяснений с подписью в трех экземплярах, а вместо этого я говорю, что люблю его, пожирая глазами как полная дура. Он подносит мою руку к губам и целует мне пальцы, один за другим. Взгляд его прекрасных янтарных глаз ласкает меня, я ощущаю легкое прикосновение губ – это поцелуи любопытного котенка, подаренные украдкой; чувствую его нос, касающийся моей руки, и вот уже спешу спрятать слезы, закрывшись стаканом.
– Очень неплохое это «Бароло». – Марк подносит стакан к свету, чтобы полюбоваться оттенками, затем делает большой глоток, задерживает его во рту на несколько секунд, перед тем как проглотить. Вздыхает и, улыбаясь, удобно располагается в кресле. – Только представь, детка, уже почти тринадцать лет…
– Что – тринадцать лет?
– Тринадцать лет, как мы поженились. Он пролетели без малейшего облачка, ведь верно?
Без облачка? А как же сумочки? Не облачка, а целые тучи сомнений. Только на моей заднице следов не осталось, это – да!
– Для меня осталось все как в самом начале. Безупречно. Даже лучше, потому что мы вместе развивались… в одном направлении. Не правда ли, это прекрасно, Клео?
М– м… Да, конечно. Улыбка. Теплота. Ослепление. Нежелание думать о плохом. Без малейшего облачка. Ха! Если я ему скажу… Это было бы сейчас как раз кстати. Но есть другая Клео, влюбленная, теряющаяся под взглядом своего мужа, с которым она живет уже тринадцать лет, чья нога касается ее бедра в тот момент, когда он просит счет у ошеломленного официанта. «Вы не возьмете десерт?» Нет, старик, гормоны берут свое.
Позже, когда мы лежим в темноте, Марк опять спрашивает, люблю ли я его.
– М– м…
– Нет, скажи, любишь ли ты меня по– настоящему?
Отодвигается от меня, как будто с неохотой, и идет искать что– то в шкафу. В дверь просачивается луч света, и я вижу его бледные ягодицы, крепкие ноги и широкую бежевую пелерину, которой он укрывает мне плечи. От нежного прикосновения кашемира у меня бегут по спине мурашки. Как и от шепота Марка:
– Подарок. Ты давно о ней мечтала, верно, детка? Не кажется ли тебе, что пора завести детей?
Всю ночь беспокойно верчусь в кровати – так я разбужу Марка, в конце концов. Дети! Почему он решил заговорить о них именно сегодня? Случайно? С таким невинным видом. Раньше он соблюдал все меры предосторожности, чтобы этого не случилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36