«Кристофина, у тебя есть мужество». Вот так. А муж к тому времени пришел в себя и сидел и плакал навзрыд. «Доктор, – говорил он, – я нечаянно, я не хотел». – «Понимаю, Рупер, – отвечал доктор. – Только больше так не поступай. Держи мачете в другой комнате». Тут я и говорю: «В другой комнате они спят, доктор. Если держать мачете там, они изрубят друг друга на куски». Доктор сильно смеялся. Хороший был доктор. Нос пришил, и хотя лицо не стало таким, каким было прежде, нос остался, где ему положено быть. А человека с мачете звали Рупертом. Тут многих так зовут. Есть Принц Руперт. А другой Руперт торгует песнями в городе, у моста. Когда я приехала сюда с Ямайки, то тоже жила в городе. Красивое имя Руперт. Откуда оно взялось – наверное, со старых времен… А доктор тот был из прежних. Очень хороший доктор. Понимал, что к чему. Не чета нынешним. Они чуть что кричат: «Полиция!» Я не люблю ни этих докторов, ни полицию…
– Могу себе представить, – улыбнулся я. – Но ты так и не сказала, что сделала с моей женой, когда она посетила тебя.
– Женой! Это же курам на смех! Не знаю всех ваших проделок, но кое-что мне известно. Все говорят: вы женились на ней из-за ее денег и забрали себе все до последнего гроша. А теперь вы задумали ее извести, потому как завидуете ей. Она лучше вас, в ее жилах кровь поблагородней. Она не трясется над деньгами – для нее это ерунда. Я про вас все поняла, как только первый раз взглянула. Вы молоды, но сердце ваше очерствело. Вы одурачили девочку. Она подумала, что для вас она все – и солнце, и луна.
Может быть и так, думал я. Очень может быть. Но лучше промолчать. Тогда они обе от меня отстанут и я смогу наконец выспаться. Это будет глубокий сон и далеко отсюда.
– А потом, – продолжала Кристофина своим строгим судейским голосом, – вы внушали ей, что любите ее, и она опьянела от этого хуже, чем от рома. Она не могла жить без вас и вашей этой любви. Теперь уже вы для нее стали солнцем. Она видит только вас. А вы хотите ее извести. Хотите восторжествовать над ней.
Хочу, но не так, как ты это представляешь, подумал я.
– Но она еще держится. Пока что держится. Увы.
– И тогда вы прикинулись, что поверили тому, что наплел тот чертов ублюдок…
Да, поверил тому, что наплел этот чертов ублюдок.
Теперь все, что она говорила, эхом отдавалось в моей голове.
– … с тем, чтобы она оставила вас в покое.
Оставила в покое.
– Так и не объяснив ей, в чем дело.
В чем дело.
– Любовь, значит, умерла?
Любовь… умерла…
– Но тут-то и вышла на сцену ты, – холодно сказал я. – Ты хотела отравить меня.
– Отравить? Еще чего не хватало. Вы что, спятили? Она просто пришла ко мне и попросила сделать так, чтобы вы снова полюбили ее. Но я сразу сказала: нет, в такие дела я не вмешиваюсь. Это же просто глупость…
Глупость, глупость…
– Но даже если это и не глупость, это слишком трудно.
Слишком трудно. Слишком трудно.
– Но она все плакала и просила.
Плакала и просила.
– И я дала ей кое-что такое для любви.
Кое-что для любви.
– Но вы ее не любите. Вам бы ее извести. И это только помогло вам в ваших замыслах.
Извести, извести…
– Она еще призналась, что вы стали называть ее какими-то другими именами. Марионетта… Вроде бы так?
Да, называл.
– Это значит «кукла»? Это потому, что она много молчала? Вы хотели довести ее до слез и заставить говорить?
Довести до слез.
– Но у вас ничего не вышло, так? Тогда вы придумали кое-что другое. Притащили к себе ту никчемную девицу и забавлялись с ней и смеялись и разговаривали в соседней комнате, чтобы она все это слышала.
Верно. Это произошло не случайно. Я нарочно так сделал.
Я лежала и не могла заснуть, когда они оба уже уснули. А потом, как только рассвело, я встала, оделась, оседлала Престона, и вот я здесь. Кристофина! Фина, Фина, помоги мне!
– Но ты пока так и не рассказала мне, что сделала с моей… с Антуанеттой.
– Почему не рассказала? Я дала ей выспаться.
– Она спала все то время?
– Нет, конечно. Я потом разбудила ее, велела посидеть на солнышке, искупаться в реке. Даже несмотря на то, что она валилась с ног от сна. Я сделала хороший суп. Я нарвала фруктов с моих деревьев. Дала ей молока. Когда она отказывалась есть и пить, я говорила: «Съешь это ради меня, doudou». Она ела, пила, потом опять спала.
– А зачем ты это делала?
Наступило долгое молчание. Потом Кристофина сказала:
– От сна ей лучше. Пусть спит, а я за нее потружусь. Я хотела, чтобы она поправилась.
– Но она не только не поправилась, а напротив – ей стало гораздо хуже. Лечение оказалось неудачным.
– Нет, удачным, – сердито возразила Кристофина. – Только я испугалась, что она слишком уж много спит. Она не такая, как вы, но и не такая, как мы. Бывает, по утрам она не может открыть глаза, а если и откроет, то все равно спит с открытыми глазами. Я не хочу давать ей больше то, что давала. – Помолчав, она снова заговорила: – И тогда я стала давать ей рома. Я знала, что это не повредит. Совсем немного рома. Но она выпила и стала говорить, что должна вернуться. Как я ни старалась, мне не удалось ее успокоить. Она сказала, что если я не поеду с ней, то она уйдет одна. Но она просила не оставлять ее одну. И я хорошо слышала, как вы сказали, что не любите ее. Холодно, спокойно сказали – и все хорошее, что я для нее сделала, пошло прахом.
– Хорошее, что ты для нее сделала? Господи, мне надоело слушать эту чушь! Ты напоила ее плохим ромом, и теперь она превратилась в какую-то развалину. Я ее даже не узнал. Зачем ты это сделала, я не знаю – возможно, из ненависти ко мне. Ну а поскольку ты утверждаешь, что кое-что слышала, наверное, ты слышала все, в том числе и то, как она меня обзывала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47