Мистер Мейсон снова улыбнулся.
– А я не забыл принести тебе подарок, – сказал он. Мне стало неловко, и я холодно ответила, что все равно не смогу носить в школе все эти красивые вещи.
– Когда будешь жить со мной, то сможешь носить все, что твоей душе угодно, – сказал мистер Мейсон.
– Где? На Тринидаде?
– Нет, пока здесь. Со мной и с твоей тетей Корой. Наконец-то она возвращается. Говорит, что не переживет еще одной английской зимы. И еще с Ричардом. Нельзя всю жизнь прожить отшельницей.
«Очень даже можно», – подумала я. Мистер Мейсон явно заметил мое смущение и начал шутить, отпуская мне комплименты, и задавать такие смешные вопросы, что вскоре и я стала смеяться. Он интересовался, не хотела бы я жить в Англии и не научилась ли в школе танцевать или монахини слишком строги?
– Вовсе нет, – отвечала я. – Когда сюда приезжал епископ, он как раз упрекнул их за излишнюю снисходительность. Он сказал, что всему виной здешний климат.
– Надеюсь, монахини поставили его на место?
– Мать-настоятельница ему возразила, но другие монахини испугались. Нет, они не строги, но танцам нас не учили.
– Ну что ж, это не беда. Я хочу, чтобы ты была счастлива, но об этом потом.
Выходя из монастыря, он сказал как ни в чем не бывало:
– На зиму я пригласил к нам друзей из Англии. Чтобы тебе не было скучно.
– И они приедут? – с сомнением в голосе спросила я.
– Надеюсь. По крайней мере один из них приедет непременно, – последовал ответ.
Возможно, все было в том, как он улыбнулся, но так или иначе меня снова охватило чувство неловкости, печали, утраты. Но на этот раз я постаралась и виду не подать, что мне не по себе.
В монастыре все стало известно мгновенно. Мои соученицы сгорали от любопытства, но я не отвечала на их расспросы, и впервые веселые лица монахинь вызывали у меня раздражение.
Они-то здесь в безопасности, думала я. Откуда им знать, каково жить там, во внешнем мире.
И я снова увидела тот самый сон.
Снова я покинула свой дом в Кулибри. Сейчас опять ночь, и я снова бреду по лесу. На мне длинное платье и легкие шлепанцы, а потому я бреду с трудом, следую за каким-то человеком, придерживая рукой подол платья. Оно белое, красивое, и я вовсе не хочу, чтобы оно запачкалось. Я иду за незнакомцем, умирая от страха, но не делаю попыток спастись бегством. Если бы кто-то предложил мне свою помощь в этом, я бы наотрез отказалась. Будь что будет. Вот мы подходим к лесу, входим в него. Вокруг большие раскидистые деревья. Ветра нет. «Пришли?» – спрашиваю я. Он оборачивается, смотрит на меня с ненавистью, и когда я вижу его почерневшее лицо, то начинаю плакать. Он криво улыбается и говорит: «Нет, еще не здесь». Я иду за ним и плачу. Я больше не пытаюсь спасти платье, оно волочится по траве, мое прекрасное платье… Вдруг мы оказываемся уже не в лесу, а в саду, окруженном каменной стеной. Деревья там растут совсем другие, чем в лесу. Я не знаю, как они называются. Какие-то ступеньки ведут наверх. Я не могу разглядеть ни стену, ни ступеньки, но чувствую, что они имеются. «Это случится, когда я поднимусь по этим ступенькам – думаю я. – Там, наверху». Я наступаю на подол платья, падаю, не могу подняться. Рукой я дотрагиваюсь до дерева, вцепляюсь в него. «Наверх, наверх!» – вертится у меня в голове. Но я не хочу подниматься наверх, дерево начинает раскачиваться, извиваться так, словно хочет сбросить мою руку, но я по-прежнему держусь за него. Проходят секунды, и каждая из них – вечность. «Туда, туда», – сказал незнакомый голос, и дерево вдруг перестало качаться.
Сестра Мария Августина выводит меня из дортуара. Она спрашивает, не заболела ли я, говорит, что нельзя мешать спать остальным. Я по-прежнему дрожу, но мне становится интересно, не отведет ли она меня за таинственные занавеси, туда, где спит сама? Но нет. Она сажает меня на стул, исчезает и вскоре возвращается с чашкой горячего шоколада.
– Мне приснилось, что я попала в ад, – говорю я ей.
– Тебе приснился дурной сон. Выбрось его из головы и никогда больше не вспоминай, – говорит сестра Мария Августина и начинает тереть мои холодные руки, чтобы немножко их согреть.
Она, как всегда, выглядит собранной и опрятной, и мне хочется спросить: проснулась ли она до рассвета или не ложилась спать совсем?
– Пей свой шоколад.
Я пью шоколад и вспоминаю, что после маминых похорон мы вернулись домой и пили шоколад и ели пирожки. Тогда было почти так же рано, как сейчас. Она умерла в прошлом году, никто не рассказывал мне, как это произошло, а я не задавала вопросов. Кроме мистера Мейсона, Кристофины и меня, на похоронах не было никого. Кристофина горько плакала, а во мне не было слез. Я молилась, но слова слетали с моих уст, лишенные какого бы то ни было значения.
Теперь воспоминания о маме смешиваются с воспоминаниями об этом сне.
Я вспоминаю, как она выезжала в залатанном костюме для верховой езды на одолженной лошади и любила помахать мне рукой на повороте мощеной дороги там, в Кулибри, и снова глаза мои наполняются слезами. «Почему, – шепчу я, – ну почему происходят такие страшные вещи?».
– Не думай об этой тайне, – отвечает сестра Мария Августина. – Мы не знаем, почему дьяволу дано порой торжествовать. Во всяком случае, пока не знаем…
Мария Августина улыбалась реже остальных. Теперь же на лице ее нет и тени улыбки. Глаза ее смотрят печально. Она говорит тихо, словно сама себе:
– А теперь ступай обратно в кровать, ложись и думай о чем-нибудь спокойном, простом. Попробуй заснуть. Потом я подам сигнал – скоро настанет утро.
Часть вторая
Итак, все позади – наступление и отступление, сомнения и колебания. Все это отошло в прошлое – к лучшему или к худшему, трудно сказать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47